КРАСАВИЦА МАКАРЬЯ

                    Посвящаю дорогой  матери  -  моей первой наставнице
                    Ханымхан Туремуратовой.
                                                                       Автор

 ПРОЛОГ

Люблю смотреть я, как летит Аму
С неистовою песнею вперед.
И так отрадно сердцу моему
Над бешеной лавиной желтых вод!

Задора столько в яростных волнах,
В них чувствуется столько юных сил,
Как будто танец в золотых шелках
Красавиц на стремнине закружил.

И волны, извиваясь на лету,
Стремятся бесконечной чередой,
Будя воображенье и мечту
Во мне, когда стою я над рекой.

И слышу тихий посвист ветерка,
Играющего ласково травой.
И белые, как хлопок, облака
Плывут куда-то в бездне голубой.

Зеленый, белый, голубой - цвета
Привычные и век назад, и два
Неслась лавиной, как сейчас, вода,
Летели облака, росла трава...

Аму все та же древняя река,
Но силы не утратила своей
Она за все минувшие века.
Бессильно даже время перед ней.

Аму не изменила облик свой
И буйный нрав. В седые времена
Мой предок знал Амударью такой,
Какой сегодня передо мной она.

Так не бывает! И в лучах зари
Внимательно вглядевшись в строгий лик
Реки, я вижу у Амударьи,
Иное выраженье каждый миг.

Летят в едином русле чередой
Волна крутая за волной вослед.
Но проследи за каждою волной
Все разные, и двух похожих нет.

Один поток сменяется другим,
И новый место уступает сам
Стремительно бегущему за ним.
Но это нелегко заметить нам.

Трава к зиме пожухнет, но едва
Хозяйкою опять придет весна,
Зазеленеет юная листва,
И дружно прорастают семена...

И жизнь - такой же яростный поток,
Неистово стремящийся вперед
Сквозь дни - по этой главной из дорог.
На той дороге есть всегда народ.

И если посмотреть в любой из дней,
Казалось, неизменные в веках,
Услышишь стон больных и смех детей,
Увидишь ты счастливый блеск в глазах.

А жизнь державно движется вперед,
Ее не повернуть вовеки вспять.
Приходится почти что каждый год
Нам близких и родных своих терять.

Но в тот же миг, когда седой старик,
Страдая, засыпает вечным сном,
В другой семье младенца первый крик
Огромным счастьем наполняет дом.

Он вырастает и в мир войдет как в сад,
И радости, что винограда гроздь,
Отведает. А годы пролетят,
И он уйдет, земли недолгий гость.

Как будто бесконечный караван
Проходит сквозь цветенье вешних дней
И сквозь осенний сумрак и туман
Извечною дорогою своей.

Из будущего в прошлое идет
К реке забвенья по просторам дней,
Идет из часа в час, из года в год
И в некий миг он исчезает в ней.

И эстафета жизни такова:
От деда к внуку, к сыну от отца
Передается опыт мастерства,
Наказы - долг исполнить до конца...

Все постараюсь выполнить, что мне
Завещано моим отцом родным.
Я сердце, жизнь и песнь отдам стране
И уступлю дорогу молодым.

Неважно, кто ты - грозный царь, джигит,
Красавица - всех Лета поглотит.
Между Аму и Сыр среди песков
Лежат руины сотен городов,

Их возводили прадеды мои,
И защищая свой родимый кров,
Вели с врагами тяжкие бои.
Звенела сталь оточенных клинков.

Разил мой предок недруга копьем.
Но силы были слишком неравны.
И люди покидали отчий дом,
Объятый жадным пламенем войны.

Как перекати-поле, гнал людей
Угрюмый, раскаленный ветер бед.
И заметал в пустыне суховей
Трудолюбивых поколений след.

Но невозможно истребить народ
Взрослели дети. И из уст в уста
Молва несла рассказ о днях невзгод,
Предания про страшные года.

И лучшие народные певцы
По караванным тропам их несли
От сердца к сердцу в дальние концы
Многострадальной отческой земли.

И все, что с ними приключилось в дни,
Пока шел по пустыне караван,
Рассказывали песнею они,
Дополнив песней вековой дастан.

В поэмах сердце жаркое свое
Оставили грядущим временам
Поэты, уходят в небытие,
И мы не знаем их по именам.

Зато мы знаем главный подвиг их-
Заботу, чтоб забвению назло
Предание о временах былых
До отдаленных правнуков дошло.

Я много лет один такой рассказ
Хранил в глубинах сердца моего.
И кажется мне, должен я сейчас
Доверить современникам его.

 

ГЛАВА I

                                         «…Эти объединения степных племен Приаралья
                                          VIII-IX  вв. положили начало формированию
                                          собственно каракалпакской народности…»

                                                                                                          Из истории

В ту эпоху был столицею Багдад,
Если верно нам преданья говорят.
Правил сильною страной Давкара.
Он был добр, умен и сказочно богат.

Драгоценными каменьями полны,
И деньгами сундуки его казны.
Кочевали по долинам и степям
Чистокровных иноходцев табуны.

Сосчитать никто не смог бы в те года,
Сколько было у правителя скота.
Стлалась тучей пыль, когда на водопой
Шли несчетные отары и стада.

Верным слугам был наказ строжайший дан,
И брели за караваном караван,
И изделия багдадских мастеров
Прославляли на базарах дальних стран.

Полосатым подпоясанный ремнем,
Гарцевал правитель на коне лихом.
Аргамак покрыт попоной расписной
Под высоким позолоченным следом.

Давкара живет, не ведая забот.
Скучно станет, с караваном он идет
Путешествовать по разным городам
И домой вернется только через год.

Многих девушек он лаской одарил.
У него хватало времени и сил
На дела и развлечение всегда,
Но сильней всего он шахматы любил.

Увлекала его мудрая игра.
И куда бы ни приехал Давкара
С игроками он за шахматной доской
Был готов вести сраженья до утра.

И не выпало на берегах Аму,
Одержать над ним победу никому.
В византийских и индийских городах
Шахматистов равных не было ему.

Образован и богат был Давкара.
Много было драгоценного добра
У него, но справедливо дочь свою
Он ценил превыше золота-серебра.

Дочь была в дому сверкающей звездой.
С ней никто не мог поспорить красотой,
Что сравнима только с красотой цветка.
Появившегося раннею весной.

В честь рожденья первой дочери своей
Давкара устроил пир на сорок дней.
И участвовали в скачке и в стрельбе
Пожелавшие из тысячи гостей.

Ждали щедрые награды удальцов.
Угощали всех бродяг, и сирот и вдов.
Для гостей по приказанью Давкары
День и ночь в больших котлах варили плов.

И наставники святые, старики
Дочь правителя Макарьей нарекли.
Время шло, и наблюдал отец как дочь
Совершает в жизни первые шаги.

Очень скоро начала учителей
Удивлять она пытливостью своей.
И быстро морского ветра по стране
Восхищенная молва пошла о ней.

Знала грамоту она к пяти годам.
Все науки не по дням, а по часам
Постигала – с ученицею такой
Заниматься только радость мудрецам.
Да и как же не нарадоваться им -
Поражала прилежанием своим
Эта девочка, которой было все
С полуслова и понятным и простым.

Математик тайны алгебры раскрыл,
Астроном - извечный ход ночных светил.
Изучила семь различных языков.
Свет науки, как маяк, ее манил.

Множество она прочла прекрасных книг.
И заучивала лучшие из них.
Много раз в «Кабуснамэ» и «Шахнамэ»
Повторяла полюбившийся ей стих.

И рассказы о Меджнуне и Лейли
Не затронуть её сердца не могли.
О судьбе влюбленных думала она,
И летели мысли вдаль, как журавли.

Проходили дни и таяли в былом.
А Макарья хорошела день за днем.
Стали косы-словно черный водопад,
И глаза горели ласковым огнем.

И красива, и стройна, и высока.
Руки белые, как первые снега.
Улыбнется-словно между алых губ
Засверкают при улыбке жемчуга.

С ней сравниться красотою не могли
Даже юные Зулейха и Лейли.
Эта девушка, наверное, была
Совершеннейшим творением земли.

Воплотила в ней земля свои мечты
О величии душевной красоты
И ни разу вдохновение земли
До такой не поднималось высоты.

Ни богатством не кичилась, ни красой.
И с какою неизбывной добротой
Относилась к бедным девушкам она!
На прогулки приглашала их с собой.

Принимала  близко к сердцу их беду.
Затевала игры девичьи в саду.
И гурьбой они гуляли в цветниках
И купались, словно лебеди, в пруду.

Каждый юноша мечтал в душе о том,
Чтоб Макарья нежно вспомнила о нем.
Но никто послать  к ней сватов не посмел.
Безнадежно только мучились тайком…

В путешествие собрался Давкара.
Нагрузили много всякого добра
На верблюдов, и правитель порешил,
Что с собою дочку взять пришла пора.

«Дочь моя, тебе уже семнадцать лет.
Ты отведала на вкус каков шербет,
И познала вкус искусства и наук,
А теперь давай посмотрим белый свет.

Чтоб в дороге не скучать тебе одной,
Разрешаю пригласить подруг с собой…»
И с улыбкою отметил Давкара
Радость искреннюю дочери родной.
   ***

Протрубил петух, приветствуя рассвет.
И поднялся муэдзин на минарет.
После утренней молитвы весь народ
Ко дворцу пришел-кого здесь только нет!

Толпы женщин, стариков и детворы,
И торговцы и солдаты Давкары.
На верблюдах для Макарьи и подруг
Расписные приготовлены шатры.

Ропот бубна и сурная низкий рев.
В слитном гуле не понять прощальных слов.
Пересчитаны в последний раз тюки.
Караван в далекий путь уже готов.

Обнимает отъезжающих родня.
Ослепительно горят при свете дня
Бусы, перстни, кольца, серьги у девчат,
И подвески чуть колышутся, звеня.

И подрагивают косы за спиной.
И мальчишки вездесущие гурьбой
Налетают: Давкара швырял в толпу
Деньги, как велит обычай вековой.

Наконец и к отправлению сигнал
Среди гомона людского прозвучал.
И верблюды потянулись чередой
За песчаный невысокий перевал.

И мираж расцвел над гребнями песков.
В стороне остались выступы хребтов.
Каратау. Отступали за спиной
Тополя, мечети, башенки дворцов.
   ***

Словно в бешенстве гремучая змея,
Налетела вьюга, воя и гремя.
Пыль клубилась и застлала небеса,
И стонала оробевшая земля.

И вечерняя густая пелена
Клокотала, надвигаясь, как стена.
Небо вздыбилось, пустилась в дикий пляс
Желтогривая песчаная волна.

Караван остановился-не пройти.
Помня тяготы минувшего пути,
Загрустив, Макарья думала о тех
Испытаниях, что ждут их впереди.

ГЛАВА II

                    «Бывали каракалпакские торговые   караваны и в русских городах….
                      Направили в Россию караван из тысячи верблюдов…»
                                                                                             Из истории

Гигантские, дремучие леса.
Вонзились кроны сосен в небеса.
И пережили несколько веков
Старейшины раскидистых дубов.

В дороге каравану иногда
Встречались небольшие города.
Порой в глухих лесах за целый день
Не встретится и пары деревень.

Услышали они издалека,
Что впереди огромная река:
Размеренно, упруга и сильна,
О берег била волжская волна.

Покачивались от толчков волны
Бесчисленные лодки и челны.
Под парусом тугим ладья плыла,
Как лебедь, распластавшая крыла.

Приезжих встретил город на холмах
Воскресной суетой на площадях,
Тележным скрипом, всхрапами коней
И толпами нарядными людей.

И в этом муравейнике людском
Богатый всадник мчался напролом.
Ему грозили люди кулаком
И забывали через миг о нем.

  ***

Макарья очарована была,
Церковные увидев купола.
И исходила за короткий срок
Она весь город вдоль и поперек.

Дремучими лесами окружен,
Веселой рощей ей казался он:
Так много было зелени кругом,
Стоял среди деревьев каждый дом.

Гостеприимен город и богат.
Нарядные дома ласкают взгляд.
Она зашла в торговые ряды –
В глазах рябит от буйной пестроты.

Прилавки, полки, показалось ей,
Ломились от обилия вещей.
Как будто бы купцы со всей земли
На ярмарку товаров навезли.

  ***
Дела неплохо шли у Давкары:
Рис, шелк, каракуль, кожу и ковры,
Шерсть и перо – все брали нарасхват,
Чему был Давкара, конечно, рад.

Остановился он в особняке,
Одном из лучших в этом городке.
И каждый вечер в доме Давкары
Устраивались пышные пиры.

И времени не упуская зря,
Макарья, чуть затеплится заря,
С подругами шла в рощи и поля.
Понравилась ей русская земля.

Обычаи пришлись по нраву ей
И щедрые сердца простых людей.
Когда в шелках и в золоте она
Шла, молода, красива и стройна.

Приветлив был и ласков каждый взгляд,
Каким смотрели вслед и стар и млад.
Отзывчива Макарья, и у ней
Немало появилось здесь друзей.
  ***
И среди них особенно мила
Прекрасная Людмила ей была.
....Макарья, посетив гостиный двор,
Вступила с незнакомкой в разговор.

За словом слово, и уже у них
В сердцах взаимный интерес возник.
Вот так обыкновенный случай вдруг
Соединил двух будущих подруг.

Макарья Люду пригласила в дом
И, рассказав про жизнь в краю степном
И трудностях далёкого пути,
Решила платье в дар преподнести.

Ткань в клеточку соткали мастера,
Напоминая: в шахматы игра
Уже давно любима Давкарой.
И дочь увлек он этою игрой.

Людмила изумилась: «Красота,
Какой я не встречала никогда!
Но слишком щедр подарок. Потому
Его, прости, Макарья, не приму».

Хозяйка быстро затворила дверь:
«Прошу тебя, пожалуйста, примерь».
И гостья уступила…Платье ей
С минутой каждой нравилось сильней.

Макарья оглядела не спеша
Людмилу и сказала: «Хороша…»
У них, пока не загустела мгла,
Беседа задушевная текла.
  ***
Настойчиво Макарья день за днем
Овладевала русским языком.
Уже давно он полюбился ей
Богатством и напевностью своей.

С Людмилою по-русски говоря,
Макарья убеждалась, что не зря
Она старалась, и ее труды
Дают теперь отменные плоды.

Так девушки сдружились, что они
Нередко вместе проводили дни.
В лесу гуляли или за рекой
Бродили по тропинке луговой.

Их дружба становилась все прочней.
И если Люды не было двух дней,
Макарья, молчалива и грустна,
Ждала подругу, сидя у окна.

И девушкам казалось иногда -
Они знакомы многие года.
Расспрашивала Люда о степях,
О караванах и о городах.

И вскоре жизнь подруги с первых дней
Была до мелочей известна ей.
Всё зная о Макарьиной судьбе,
Рассказывала мало о себе.

Но приглашала Люда всякий раз:
«Хотя не очень близок путь до нас,
Но мы тебя, одну или с отцом,
Как вам удобней будет, в гости ждем».

Макарью беспокоило слегка,
Что может быть дорога нелегка.
Покачивала головой в ответ
Не говоря решительного «нет».

Одна она поехать не могла,
А у отца-торговые дела…
Просила: переждем немного дней…
Однажды Люда рассказала ей:

«Брат у меня хороший - Парамон.
Ему всего лишь двадцать лет, а он
Уже не раз на деле доказал,
Что щедр душой, отважен и удал.

Пример для младших, гордость стариков,
На помощь он всегда прийти готов.
Не принято расхваливать родных,
Я повторяю мнение других,

А люди с восхищеньем говорят,
Как образован и умен мой брат.
И каждому у нас известно - он
Удал в борьбе и в шахматах силен.

Играть он научился с детских лет.
Такого игрока в округе нет,
Который мог бы дать на равных бой
Ему сейчас за  шахматной доской.

И не поверишь, как был удивлен,
Увидев твой подарок, Парамон.
Разглядывая платье, он сказал:
«Какой работы тонкой материал!

Отправиться в далекий край готов,
Чтоб самому увидеть мастеров,
Соткавших этот шахматный узор.
Я не встречал такого до сих пор.

И точный глаз и точная рука
У мастера. Цены для знатока,
Должно быть, нет материи такой».
Сказал он это про подарок твой.

И матушка была поражена.
Расспрашивала о тебе она.
Подруженька, в твоей стране степной
Увлечены ли шахматной игрой?»
  ***
Как восхитился б каждый, в этот миг
В саду, увидев за беседой их!
Обвил подруг игривый ветерок,
Заставил полыхать румянец щек.

Запутался в пушистых волосах,
Раздул, казалось, огоньки в глазах.
Вот-вот сорвется с губ веселый смех.
Сверкали зубы, как на солнце снег.

Подруги были очень хороши!
Макарья, чуть помедлив от души
Сказала Люде: «Слишком ты добра
И на слова похвальные щедра.

Огромное спасибо, но того
Не стоит платье,
Чтобы про него
Так говорить…
За преданных друзей
И жизни мне не жаль отдать своей!

Приехала бы в край далекий наш,
Увидела б: такой узор – шатраш -
У нас обычен.
И родная мать
Меня девчонкой научила ткать.

А в шахматы у нас и млад и стар
Давно играют…
И мой скромный дар
Пускай напомнит обо мне порой
Тебе, когда уеду я домой…».

Сказала и вздохнула тяжело,
Уже как будто время подошло
Прощаться всем….
И этот грустный миг
Невдалеке подстерегает их.

ГЛАВА III

А сейчас давай, читатель дорогой,
Незаметно в особняк войдем с тобой.
Молча юноша и девушка сидят,
Поздним вечером за шахматной доской.

Яркий факел полыхает на стене,
Чуть потрескивая в гулкой тишине.
Чтоб ничто не отвлекало от игры,
Их оставили играть наедине.

Лишь доносится порой до игроков
Легкий шелест приглушенных голосов.
Шахматисты строги - каждый до конца
Честь свою в игре отстаивать готов.

За окном раскрытым дремлет летний сад,
Тихо листьями березы шелестят.
И доносит незлобивый  ветерок
Луговых цветов душистый аромат.

У красавицы невозмутимый вид,
На соперника порою поглядит
Исподлобья, и как беркут молодой,
Сразу хмурится, нахохлившись, джигит.

Но улыбка по устам порой скользнет,
Осветив лицо… И сделал первый ход
Русский юноша: как будто смельчака,
Выслал пешку на разведку он вперед.

Тут же девушка из сомкнутых рядов
На сражение настроенных бойцов
Пешку выдвинула, преграждая путь.
А у юноши ответ уже готов.

Офицер вперед рванулся и отдал
Наступления всеобщего сигнал.
Но дала команду девушка, своей
Смелой коннице, и он в тылы сбежал.

Разгорался на доске жестокий бой.
Всеми силами стремится каждый свой
План сражения упрямо навязать.
В доме словно бы повеяло грозой!

А соперники пытливо бросят взгляд
Друг на друга, и улыбки озарят
Раскрасневшиеся лица молодых,
Увлеченных битвой тихою ребят.

Богатырь лицом пригож, в плечах широк.
Он, обдумывая ход, спокоен, строг…
Как же встретились за шахматной доской
Русский юноша и дочь твоя, Восток?

Как Макарья очутилась здесь сейчас?
Чтоб ответить прочитаю еще раз
Я старинное предание о ней
И тогда продолжу начатый рассказ…

   ***
Давкаре внушали слуги день за днем,
Что он стал непревзойденным игроком.
Давкара поверил в это, без труда
Побеждая всех подряд в краю родном.

И все глубже в его сердце проникал
Сладкий яд безмерной лести и похвал.
И действительно ни разу никому
Давкара за много лет не проиграл.

И особенно когда в азарт войдет,
Он играл, как будто зная наперед
Тайный замысел противников своих,
И разыскивал ответный дерзкий ход.

Он в атаке беспощаден был и смел…
Даже в городе на Волге он успел
Показать себя прекрасным игроком,
Отдыхая от своих торговых дел.

И с улыбкою привычно слышал он
Восхищенные слова со всех сторон.
И победами еще раз был в своем
Мастерстве, непревзойденном убеждён.

Он привык к такому чувству своему
И нелепостью досадной потому
Посчитал, что русский юноша нанёс
Поражение тяжелое ему.

Предложил вторую партию сыграть
Давкара и проиграл её опять.
Он, обычно добр и весел, был готов
В ту минуту гром и молнии метать.

Туча тучей слова вымолвить не мог,
Словно хворь, его внезапно сбила с ног.
Не расстроился б сильнее, потеряв
Свой любимейший алмазный перстенёк.

Давкара не ожидал такой беды:
Все его честолюбивые мечты
В дым развеялись. Он заперся в дому
И отказывался даже от еды.

И Макарья разузнала стороной,
Отчего внезапно слег отец родной.
С книгой древних изречений дочь пришла
В помещение, где мучался больной.

«Не считай себя превыше всех ни в чем».
«Светлый день смениться может черным днем».
«Проиграв, найди причину – почему,
А иначе будешь ты плохим бойцом».

И Макарья прочитала до конца
Эту книгу изречений мудреца.
И улыбчивыми шутками она
Рассмешила огорченного отца.

«Ладно, дочка, понимаю – ты права.
Вижу, гордость уязвлённая едва
Не лишила меня разума. Тебя
Я за добрые благодарю слова».

И порадовалась девушка тайком,
Улыбалась, наблюдая за отцом.
А потом ее спросила: «Можно мне
Хоть один разок сыграть с тем игроком?».

Несказанно удивился Давкара:
«Дочка, шахматы – нелегкая игра.
И немалый нужен опыт, чтоб играть
Безошибочно, как юноша вчера».

Он умолк, припоминая, что порой
Видел дочь свою за шахматной игрой.
Что засиживалась изредка она
И за полночь, склонившись над доской.

Никогда не задавал себе вопрос
Давкара: возможно дочь его всерьез
Увлеклась? А может быть, подумал он,
По наследству это ей передалось?

И еще подумал: дочка молода,
По родным степям скучает иногда.
Проиграет-то она наверняка.
Ну и что же? Проиграет? Не беда!

У нее не очень много здесь друзей.
Если хочется так дочери моей
И исполнить эту просьбу я могу,
Почему бы не доставить радость ей?

Давкара слугу покорного призвал
И к джигиту с приглашением послал.
И под вечер, быстр и строен, как Рустам,
Русский юноша вошел в богатый зал.

Он джигит, но так силен, что был готов
Он сражаться с целой дюжиной врагов.
Он красив и строг, и сдержан, как Юсуп.
Молчаливый, не бросал на ветер слов.

Русский юноша богато был одет.
Украшал большой рубин его бешмет.
И казалось, его ясные глаза
Излучали голубой, спокойный свет.

Даже если был джигит слегка смущен,
Чувств своих ничем не выдал Парамон.
И манерою держаться Давкаре
С первой фразы по душе пришелся он.

Бий сказал: «Добро пожаловать, сынок!» -
Улыбнулся добродушно, но не мог
Успокоиться еще в душе: прошел
После проигрыша слишком малый срок.

Уязвил глубоко проигрыш его.
И сейчас боялся он сильней всего
Прочитать у гостя юного в глазах
Даже маленький намек на торжество.

Опасался, что посмотрит свысока
И с насмешкой Парамон на игрока,
Уступившего, победу так легко.
Эта мысль терзала сердце старика.

Но развеялся помалу тайный страх:
Даже тени фальши в искренних словах
Он у юноши не слышал и прочел
Уважительную вежливость в глазах.

Давкара отметил: скромен гость на вид
И с достоинством спокойным говорит.
И себе признался бий в конце концов,
Что заслуживает добрых слов джигит.

Давкара о просьбе дочери сказал.
А когда вошла сама Макарья в зал,
Был ее красою юноша сражен.
Оробев, оцепенело, он стоял.

Парамон молчал с растерянным лицом,
Только чувствовал, как залило огнём
Сердце вдруг в груди. И справиться с собой
Парамону удалось с большим трудом.

Хороша, умна, нарядна, весела,
Вольной птицею красавица росла.
Но такой, великолепной, как в тот день,
Никогда Макарья прежде не была.

Приготовили проворно слуги зал
Для игры. И чтоб никто не помешал
Шахматистам, появляться запретил
В этой комнате любому аксакал.

Началась игра. Колышутся в окне
Ветви клена беспокойные во сне.
Приглушенный стук фигурок на доске
Слышен изредка в вечерней тишине.

Только я, сказать по правде, убежден,
Что, когда взглянул впервые Парамон
На восточную красавицу, исход
Поединка на доске был предрешен.

   ***
Проиграл джигит. Но горестный финал,
Видно, юношу не очень огорчал.
«Я хотел бы отыграться», - Давкаре
Он с веселою улыбкою сказал.

«Приезжай, сынок…» Уехал тарантас.
Постепенно гулкий стук копыт угас.
И Макарья вслед смотрела из окна
С потаенною тоской в глубинах глаз.

Хоть и поздно, Давкара созвал друзей.
И гордясь победой дочери своей,
Веселился от души и повелел
Обнести напитком огненным гостей.

Пир горою! Захмелев уже слегка,
Он кидал свой малахай до потолка…
И пошла гулять молва. И вскоре знал
О Макарье каждый житель городка.

ГЛАВА IV

Русский город полюбился с первых дней
Юной признанной красавице степей.
А когда она его узнала, ей
Показался он еще добрей, милей.

Что угодно для души найдется в нем.
А когда прознали жители о том
Поединке с Парамоном, ласков к ней
И заботлив город стал, как отчий дом.

Приглашали погостить наперебой,
Зазывали на прогулки за рекой
И среди увеселений и забав
Вспоминала она реже край родной.

Словом, девушка вступила в яркий круг
Развлечений всевозможных. Много вдруг
Появилось в этом городе чужом
У неё друзей, приятелей, подруг.

Целый день в гостях. Лишь к ночи у крыльца
Затихал веселый голос бубенца.
Небывалый был у дочери успех
К явной радости и гордости отца.

Даже мысли допустить такой не мог,
Что у дочери есть в сердце уголок,
Для него запретный. Что огонь любви
Сердце юное красавицы зажег.

А лекарства нет от эдакой беды.
Были помыслы отцовские просты –
Он  бесхитростно и слепо полагал,
Что ему известны девичьи мечты.

И откуда было знать ему о том,
Что Макарья приезжала к Люде в дом.
Что она и Парамон теперь порой
На прогулки отправляются вдвоем.

Давкара сказал Макарье: «Ты бледна,
Похудела. Может быть, утомлена?
Здесь два месяца живем, и все сильней
Призывает нас родная сторона.

Потерпи еще немного, и домой
Скоро, доченька, отправимся с тобой».
Говорил отец, не зная, что уже
В сердце дочери главенствует другой.

Давкара всегда отменным был купцом.
На базаре точно знал он, что почем.
И тщеславно помышлял он, как Карун,
Стать во всей вселенной первым богачом.

Если прежде золотые ручейки
Звонко в бийские стекались сундуки,
Проложить мечтал теперь к своей казне
Он все чаще русло денежной реки!

Он продал, хотя цена и высока,
Все товары до последнего тюка
И задешево другие закупил.
Сделкам радовалось сердце старика.

Отчего ж, узнав, что все свои дела
Он закончил, дочь была невесела?
Может, что-то проглядел он? Эта мысль
Болью на сердце отцовское легла.

И в нелегкие раздумья погружен,
Стал опасливо приглядываться он
К жизни дочери. Случайно от слуги
Он узнал, что к ним приехал Парамон.

Дочь об этом не сказала. Почему?
Только это ль не рассказано ему?
Быть не может, чтоб секреты завелись
От сурового хозяина в дому!

Все сильней  в руке сжимает он чилим.
Вьется кольцами душистый сизый дым.
Ищет ясные ответы Давкара
На вопросы эти, вставшие пред ним.

И недоброй показалась тишина
Бию. Мысль пришла, угрюма и темна:
Только ль к шахматам любовь нередко дочь
Заставляет быть с джигитом допоздна?

Что в душе у них сейчас? И в тот же миг
Подошел к дверям на цыпочках старик
И, страдая, что подслушивать решил,
Все же ухом к щели узенькой приник.

«Дорогая, ненаглядная моя,
С той минуты, как тебя увидел я,
Словно краткий миг прошел! А ты уже
Собираешься в родимые края.

Я люблю тебя! За шахматной игрой
Любовался я твоею красотой.
И спасибо играм в шахматы за дни
Проведенные любимая, с тобой!

Я смеюсь, когда с тобою, а в ночи
Плачет сердце от печали – хоть кричи.
Я ведь вижу, дорогая, что – любим.
Что нам делать? Если знаешь – научи!

У тебя другая вера. Много дней
Добираться до твоей страны степей.
Потому не согласится никогда
Твой отец, чтоб стала ты женой моей.

А какое счастье быть с тобой всегда!
Без тебя мне жизнь никчемна и пуста.
Я прошу тебя, не плачь. Любовь для нас
Нынче даже не мечта – одна беда!....»

Раскрывая сердце, думал ли джигит,
Что за дверью, потрясенный бий стоит!
И с какою болью слушает отец,
Как сквозь слезы дочь негромко говорит:

«Без тебя мне жизни нету. Превозмочь
Горе сердца я не в силах. День и ночь
Тщетно выхода ищу, вся извелась,
Но не знаю, кто бы нам сумел помочь.

Расскажу все честно матери родной.
Мама сжалится, быть может, надо мной.
И когда приедешь, как-нибудь она
Нам поможет, познакомившись с тобой…».

Горячо они клялись, что до конца
Будут преданы друг другу их сердца.
И не выдержала этих страстных слов
Посуровевшая вмиг душа отца.

И, ворвавшись, он джигиту крикнул «Вон!»
И когда ушел понуро Парамон,
Посмотрел на дочь, и гневные слова
Был готов сказать Макарье он.

Но они застыли словно на устах.
Он впервые видел дочь свою в слезах.
Так мучительно её он пожалел,
Будто сердце его стиснули в тисках.

И в глазах её была такая жуть,
Что он выбежал, себя ударив в грудь.
И наутро верным слугам приказал
Бий готовить караван в обратный путь.
  ***
Суета в огромном доме поднялась.
Упаковывали вещи, торопясь.
И внезапно доложили Давкаре,
Что его увидеть хочет русский князь.

Князь приехал к Давкаре со сватовством.
Словно бы не замечая, что кругом
Все готовятся к отъезду, говорил
Он похвально о племяннике своем.

Что в Макарью смелый юноша влюблён
С первой встречи.
Что отважный Парамон -
Человек большого сердца и ума
И любимой верным другом будет он.

Давкара ответил князю, пряча взгляд,
Что ему известно:
Знатен и богат
Парамон и породниться был бы с ним
Он, конечно, всей душой и сердцем рад.

Но Макарья молода, и рано ей
Заводить семью.
У молодых людей,
Дескать, время есть –
То чувство испытать.
Он желает счастья дочери своей.

И отказывать не будет ей ни в чем.
А сейчас дела зовут вернуться в дом.
Мол, давайте этот лестный разговор
Без обиды мы отложим на потом.

Получив такой уклончивый ответ,
Князь уехал…
А назавтра, чуть рассвет
Загорелся,
Караван в далекий путь
Поспешил, не зная,
Сколько встретит бед…
  ***
Углубился он в дремучие леса.
К ночи медленно погасли небеса.
У Макарьи разболелись из-за слёз
Покрасневшие, опухшие глаза.

И на сердце у неё тоска и мрак.
С тихой скорбью представляла она, как
Друг далекий, друг любимый Парамон
Обнаружил опустевший особняк.

И Макарья размышляла:
«Никогда
Не вернусь уже, наверное, сюда.
И остались в этом русском городке
Моё сердце, моё счастье и мечта.

Что для девушки богатство и почет,
Если суженого дева не найдет!
Я нашла – и потеряла.
Мне теперь
Одиноко тосковать из года в год».

На ночлег расположился караван.
Заклубился вдруг в лесу ночной туман.
Грянул гром, как будто кто-то в небесах
Разъяренно бил в гигантский барабан.

Словно волки, окружив, издалека
Грозовые наплывали облака.
И обрушилась на путников из туч
В блеске молний настоящая река!

Грозный ливень всё сильнее и сильней!
Грохот грома, ветра вой и стон ветвей –
Все слилось.
А юной девушки душа
Грустно песнь поет,
Как в клетке соловей.

И все небо обложили облака…
Но простимся с милой девушкой пока.
Если слушать песнь,
Читатель, не устал,
Мы на волжские вернемся берега…

ГЛАВА V

Истосковался Парамон,
Не находил он места
Себе, когда был разлучен
С Макарьею прелестной.

И что-то надломилось в нем
От горести, казалось.
И думать ни о чем другом
Ему не удавалось.

Хотел отвлечься как – ни будь,
Да проку было мало:
Тоска переполняла грудь,
На миг не отпускала.

Но мысли, полные глухой,
Мучительной печали,
Джигиту юному порой
И радость навевали.

И вдруг почудится ему
В подобную минуту:
Возникла милая в дому
Неведомо откуда.

Она стоит, невесела,
Чуть вздрагивают плечи –
Такой любимая была
При их последней встрече.

И слезы каплями огня
Из глаз любимой, жаля
Его сильней день ото дня,
Ему на грудь стекали.

С окаменевшею душой
Миг вспоминал постылый,
Когда отцовскою рукой
Оторван был от милой.

Что делать? К дому Давкара
Его не пустит близко.
К родным уехала сестра –
Послал бы с ней записку.

И с болью острою в душе
Подумал: может, ныне
Макарью увезли уже
За горы и пустыни?

И вдруг отчетливо джигит
Представил: на отвесной
Скале, с любимою стоит
Он над глубокой бездной.

Макарья говорит: «Куда
Теперь идти, мой милый?
На то, чтобы взойти сюда,
Истратили все силы.

Взлететь бы в небо я могла,
Когда была бы птицей.
Но есть ли у меня крыла?
Я так боюсь разбиться.

А может, в пропасть – верный путь?
Как жить нам – неизвестно.
Чем век страдать одной – шагнуть
Уж лучше сразу в бездну!»

«Постой, родная! Мы ответ
Найдем. Еще не поздно!
Ты помни, что дороги нет
Назад из бездны грозной!»

Но сделала Макарья шаг…
Исчезли скалы, склоны…
И в тот же миг тяжелый мрак
Окутал Парамона.

Он закричал: «Ты где? Ты где?» -
Протягивая руку.
И долго шарил в темноте,
И звал – в ответ ни звука.

Шептал он, отгоняя страх,
Во мглу уставясь взглядом:
«Ведь ты стояла в двух шагах,
Была со мною рядом!»

Он задыхался и стенал,
Как в приступе удушья.
И ужас с холодом сковал
Страдающую душу.

И сова расступилась мгла.
И в мареве лиловом
Макарья медленно плыла
На облачке пуховом.

Махнула юноше платком…
И тут же душной тьмою
Опять накрыло всё кругом,
Как черною волною…

Но вот он начал понимать,
Что около кровати
Стоит и тихо шепчет мать,
Его легонько гладя:

«Сынок, мой мальчик, что с тобой?
Ты плачешь? Неужели
Таишься от меня с бедой?
Скажи, не заболел ли?»

Тогда лишь понял Парамон,
Что видел сон ужасный.
И матери ответил он:
«Не мучайся напрасно.

Я, мамочка, вполне здоров.
Расстраиваться, право,
Не стоит из-за глупых снов.
Ведь нет на сны управы».

…Едва затеплился рассвет,
Ушел джигит из дому.
Окрашены в багряный цвет
Леса до окоёма.

И всё пронизано кругом
Пронзительным покоем.
И воздух был в лесу густом
Дурманящим настоем.

Осенний лес был строг и тих,
Помалу засыпая…
Кричали петухи, своих
Несушек созывая.

Проехала, прогрохотав,
Телега. И лениво
Вослед ей глянул волкодав,
Могучий и красивый.

Так было хорошо вокруг,
Так глубоко дышалось,
Что весело джигиту вдруг,
Что – счастлив, показалось.

Но в ту минуту вспомнил он,
Вздыхая и грустнея,
Мучительный и страшный сон:
«Что с милою моею?

А может, и меня во сне
Макарья повидала?
Поговорить с ней нужно мне
Во что бы то ни стало!»

Приняв решенье, Парамон
Расправил шире плечи.
И весел был и возбужден
Он а предвкушенье встречи.

И в сердце вспыхнула опять
Надежда с прежней силой…
Он разве мог предполагать,
Что не увидит милой?

Дождавшись вечера с трудом,
Пошел к любимой смело,
Но издали увидев дом,
Вдруг встал оцепенело.

Он тихо подошёл, пока
Не осознал потери,
И замер у особняка,
Своим глазам не веря.

Царила суета вокруг,
Бранчливо и устало
Ватага незнакомых слуг
В особняке сновала.

Он словно сразу спал с лица,
И зло глаза сверкали,
Когда арабского купца
В большом увидел зале.

И с подозреньем на него
Взглянул хозяин новый.
«Что ищете или кого?» -
Промолвил он сурово.

«Здесь девушка жила…» - В ответ
Купец пожал плечами.
Жила здесь, дескать, или нет-
В том разбирайтесь сами.

И отвернулся. Лишь тогда
Джигиту ясно стало,
Какая страшная беда
Его здесь поджидала.

Он вышел из дому. Во тьму
Смотрел, как быть, не зная.
Неслышно подошла к нему
Служанка пожилая.

Сказала юноше: «Сынок,
Отец увёз нежданно
Твою Макарью на Восток
Сегодня утром рано.

Вчера весь день была грустна,
Тебя ждала. И снова
Велела подтвердить она,
Что не изменит слову.

Она раскрыла ваш секрет
Мне, и скажу тебе я,
Что девушки на свете нет,
Чтобы сравниться с нею

Она уехала с тоской.
Тебе отдать вот это
Письмо и перстень золотой
Велела по секрету.

Но только не сдавайся ты:
Отчаиваться рано –
Все ваши сбудутся мечты,
Свершатся ваши планы».

И словно в горле встал комок,
Когда, страдая, в руки
Он взял заветный перстенек
И письмецо подруги…

ПИСЬМО МАКАРЬИ

«Любимый мой! В далекий край,
Горюя сердцем, еду
Я, не сказав тебе «прощай!»
Невыносимо это.

Ждала до самой темноты
Я каждую минуту,
Что все-таки приедешь ты
Или хотя бы Люда.

Прощай, любимый! Впереди
Нелегкая дорога -
Четыре месяца пути
До отчего порога.

Я еду, а душа горит.
Я жду тебя, родного!
Приедешь, знаю, мой джигит,
Ко мне ты, верен слову.

А степь моя так далека,
Что потерпи немного,
Весной, когда сойдут снега,
Седлай коня в дорогу.

Переплывешь Едил, родной,
И от реки великой
Сквозь лес густой лети стрелой
До берега Жайыка.

С седых вершин Уральских гор
Скачи к волне Орына.
Потом увидишь ты простор –
Тургайскую равнину.

Спеши без устали вперёд
И ты увидишь вскоре:
В песчаный низкий берег бьёт
Крутой волною море.

Его Хорезмским мы зовём.
Вдоль берега морского
И ночью, милый мой, и днем
Гони коня лихого.

Ты, мой джигит, силён и юн,
И справишься, я знаю,-
Преодолеешь вплавь Сейхун –
Задача непростая.

Опасна грозная волна,
Могуч поток бурливый.
Доверься силе скакуна -
Плыви, держась за гриву.

Не оробей, когда кругом
Зловеще и угрюмо
Под солнцем полыхнет огнем
Пустыня Каракумы.

И вот увидишь, наконец:
Летит в степном просторе
Джейхун, как дикий жеребец,
Быстрее ветра к морю.

И жители различных стран
Мои края родные
Зовут Байсун или Туран..
О, дали вековые!

Ты встретишь много крепостей,
Аулы встретишь наши.
И разузнаешь у людей
К Багдаду путь кратчайший.

Возьми мой перстень золотой.
Пусть шепчет молчаливо
Кольцо, что ждут в стране степной
Тебя нетерпеливо.

Я буду ждать тебя! Одной
Надеждой и мечтою
Я буду жить, любимый мой, -
Что встретимся с тобою!»

  ***

Письмо возлюбленной джигит
Прочел. С застывшим взглядом
Стоял. И не понять: убит
Страданьем или рад он?

Пошел, расстроившись до слез,
Он улочкою сонной.
Да, предстоит решить вопрос
Нелегкий Парамону.

Подскажет разве кто-нибудь
Ему ответ задачи:
Он, совершив далекий путь,
Найдет свою удачу?

Договорится ли с отцом
Макарьи – неизвестно.
Не лучше ли в краю родном
Ему искать невесту?

Так, может, многие из нас
Подумали, с годами
Забыв любви далекий час
Уставшими сердцами.

Но молодость не такова.
Чужды в младые годы
Сердцам подобные слова
И трудностей подсчеты.

И веру в счастье не убьёт
Ничто в душе влюбленной.
Любовь к Макарье поведёт
Сквозь беды Парамона.

Он убеждён: любовь права
Всегда, во всем. Покуда
Его любимая жива,
Он свято верит в чудо.

Огонь разлуки с милой жгуч.
Сквозь грозы и метели
Влюбленному надежды луч
Укажет тропку к цели

Мне жаль героя. Потому
В борьбе с лихой судьбою
Мне хочется помочь ему.
Удастся ли такое?

И оседлал я, как коня,
Свое воображенье
И в путь отправился, гоня
Все страхи и сомненья.

ГЛАВА VI

День за днем, за переходом переход
Караван гигантский движется вперед.
Август кончился. И солнце сентября
Над осеннею распутицей встает.
Все прохладнее дождливые утра.
Очень горькая для путников пора
Наступила. И внезапно в октябре
Налетели злые, вьюжные ветра.
Из застлавших небосвод тяжелых туч
Снег посыпался, по-зимнему колюч.

И высокие сугробы намело.
Выли ветры, словно волчья стая, зло.
Свирепел мороз. И продолжать свой путь
Путешественникам стало тяжело.
Но упрямо караван спешил на юг.
И в конце концов отстали ветры вьюг.
В Кызылкумах  улыбнулось в ноябре
Им, как летом, солнце ласковое вдруг.
И смотрели люди, счастья не тая,-
Близок дом, вокруг родимые края.

И увидели они аул степной,
Задремавший, над озерною водой.
С громким гиканьем солдаты Давкары
Понеслись к нему веселою толпой.
Но увидев еще издали бойцов,
Выбегали аульчане из домов,
С жалким скарбом разбегались кто-куда
С причитаниями, будто от врагов!
Удивление у воинов в глазах
Загорелось: отчего подобный страх?

И пришпорили солдаты скакунов
И настигли оробевших беглецов.
И смотрели с изумлением они
На оборванных детей и стариков.
Отчего лохмотья ветхие на них?
Отчего в глазах людей, как у больных,
Безнадежность и затравленность видны?
Отчего нигде не видно молодых?
Может быть, беда напала? Может, мор?
Давкара спокойно начал разговор:

«Возвращаемся домой, и много дней
Не имели мы о родине вестей.
Если в наш аул нагрянула беда,
Расскажите нам, пожалуйста, о ней.
Почему у вас такой несчастный вид?
Почему, скажите не один джигит
Нас не встретил? Где вся ваша молодежь?»
Но запуганно толпа людей молчит.
Словно пленники, потупив скорбно взгляд,
Старики седоголовые стоят.

Давкара, сойдя с коня, сказал о том,
Что от этого аула бийский дом
Невдали. Он говорил, и все сильней
И мучительней росла тревога в нем.
Понемногу от его душевных слов
Проясняться стали лица стариков.
Переглядывались исподволь они,
Опасаться перестав уже бойцов.
Устремив на Давкару печальный взгляд,
Тихо начал говорить Утемурат:

«Извините, по ошибке за чужих
Нынче приняли мы вас, друзей своих.
Да, теперь увидев издали бойца,
Укрываемся мы в зарослях густых.
А беда у нас и вправду велика.
Мы теперь ежеминутно ждем врага.
Разорили наш богатый прежде край».
Задрожал от гнева голос старика.
А кругом понуро путники стоят,
Ожидая, что он скажет про Багдад.

Он заплакал, вспоминая о беде,
Слезы крупные текли по бороде.
И послышались тотчас со всех сторон
Безутешные рыдания людей.
Словно сломленные горестью, сердца
С горькой жалобой раскрылись до конца.
И седым туманом слез заволокло
Взоры воинов и хмурого купца.
Успокоившись едва, старик вздохнул,
Указав на разворованный аул:

«Горе нам! Под сенью нищенских лачуг
Поселились с нами голод и испуг.
К нам нагрянула беда, когда в садах
Только что созрели вишня и урюк.
Злой Кокше средь бела дня на нас напал
С войском. Конницей посевы потоптал.
Захватил пшеницу нашу и овес,
А отары и стада с собой угнал.
Налетел всепожирающим огнем
Беспощадный враг на каждый двор и дом.

Увели рабами наших сыновей,
Увели в гаремы наших дочерей.
Изрубили, а печальный прах сожгли –
Нашу гордость, молодых богатырей.
Дни зловещие познать нам довелось.
Сколько крови пролилось и сколько слез!
Будь поэтом я, сложил бы песнь – она
Прожигала бы сердца  людей насквозь!
Навалившись, как огромная гора,
Раздавило нас несчастье, Давкара.

Мы с бандитами вступили в смертный бой.
Этим посохом и этой вот рукой
Одного врага я замертво свалил.
Не видать бы мне вовек беды такой!
Сыновья мои схватили кетмени,
И вступили в схватку страшную они.
Враг грудных младенцев в озеро швырял.
До сих пор я слышу вопли той резни.
Крик детей и стон несчастных матерей
И сейчас горят огнем в груди моей.

Был я в юности отменным смельчаком.
Не скажу – как Алпамыс, но удальцом
Был не хуже Каражана. Повзрослев,
Посадил я сад большой, построил дом.
Думал: четверо красавцев сыновей
Будут в старости опорою моей.
Трое в битве сражены, а младший сын
Угнан в рабство. Потерял я всех детей!
И возможно ли словами передать,
Что испытывает Хамира – их мать!

Так мой дом сожгла внезапная гроза.
Об одном теперь прошу я небеса:
Пусть живет мой сын Аяз, хотя уже
Не надеюсь я взглянуть в его глаза».
«Аксакал, а что в округе говорят:
Не подвергся ль нападению Багдад?»
«Нет пока еще. Но слышал от людей,
Что враги сейчас под стенами стоят.
Хан Кокше – злодей. Бедой со всех сторон
Надвигается на древний город он.

Среди нас в ауле нет ни одного,
Кто уже не пострадал бы от него.
В каждом сердце незаживших сотни ран.
Не щадит он никого и ничего.
С ним в аулы разорение идет.
Грабит, совесть потеряв, простой народ
Хан Кокше. Погибли тысячи людей
Из-за горя, от ранений и невзгод.
Но пока, я слышал, цел и невредим
Грозный город, не склонившийся  пред ним.

Кто такой Кокше? Я слышал от людей,
В Нишапуре он, на родине своей,
В ссоре насмерть поразил отца клинком.
И повел головорезов, в край степей.
Сколотил он полутысячный отряд
Из мошенников отпетых, говорят.
Их сейчас уже, по слухам, у него
Тысяч пять, несущих людям смерть и ад.
Со своей кровавой шайкою бандит
На реке Жемчужной в крепости стоит.

Давкаре в Багдад Кокше послал приказ:
«Для моих солдат на десять лет запас
Продовольствия пришли. Ты вместе с ним
Должен к крепости моей прийти тотчас.
И отныне будешь ты моим слугой.
Дочь твою своею сделаю женой.
И не вздумай потягаться силой, бий,
Или сразу же прощайся с головой».
И, назначив малый срок, он ждет ответ,
А хозяина сейчас в Багдаде нет…

Давкара затосковал от этих слов
И отправиться в дорогу был готов.
Позабыв законы вежливости, он
Не утешил горемычных стариков.
Грубовато оборвал он разговор,
Размышляя: «Униженье и позор
Ждут меня». И приказал седлать коней.
Но нахмурился угрюмо весь простор.
Тучи сдвинулись, и в наступившей мгле
Крупный град внезапно ринулся к земле.

Подвывая, налетевший ветер злой
Юрты ветхие могучею рукой
С мест срывал, шутя швырял под облака
И погнал и их, хохоча, в простор степной.
Шум и грохот, разъяренный свист и рев.
Словно банда кровожадная врагов
Налетела на аул. А град хлестал
Из столкнувшихся косматых облаков.
Перекатывался в тучах резкий гром,
Голубым сверкали молнии огнем.

Видя с ужасом неистовый разбой,
Люди пали на колени и с мольбой
Обратились к небесам. Наделав бед,
Тучи в сторону поплыли чередой.
Горемычный вид старух и детворы
После ливня тронул сердце Давкары.
Втайне мучаясь от скупости, велел
Он оставить им богатые дары.
У бедняг стояли слезы на глазах,
И надежды луч затеплился в сердцах.

Утешая опечаленных людей,
Бий сказал им: «Ждите радостных вестей
Через месяц…» А вдали еще гремел
Гром в слепой, звериной ярости своей.
Но уже открыли солнце облака.
Встала радуга, нарядна и легка,
И она переливалась кушаком
Пестрым, словно маргеланские шелка.
Как погода, жизнь изменчива всегда –
Радость, счастье, смех, рыданье и беда.

Караван к родному городу идет.
Давкара сидит угрюмый от забот
На горячем скакуне. А дочь его
В паланкине втимолку слезы льет.
Слезы радости – что вновь в родной стране.
Слезы горести – о дальней стороне,
Где любовь ее осталась…Этих слез
Горечь душу растревожила во мне.
Караван идет. Над волнами песка
Показались башни крепости врага.

Караван идет к багдатским воротам.
Путешественникам нашим отдых дам…
Только ты меня прости, мое перо,
Не удастся отдохнуть с тобою нам.
Впереди у нас дорога далека,
И покуда не накажем мы врага,
О покое думать нам с тобой нельзя.
В путь, перо! Пусть за строкой бежит строка.
Даль меня в дорогу властно позвала.
Расправляй, воображение, крыла!

ГЛАВА VII

                                         «Смерть киевского князя Изяслава
                                         оплакивалась всей русской землей и всеми
                                         «черными клобуками» (каракалпаками)».
                                                    Из русской летописи о событиях 1149 года

Каракалпак с надеждою всегда
Смотрел на север. Рад он был, когда
Князь Долгорукий заявил: «Навек
У нас одни и радость и беда».
И русского соломой крытый дом
И юрту предка моего огнем
Спалил жестокий Чингисхан, в полон
Сынов народов наших гнал копьем.
И русичей, ведя с врагом бои,
На помощь звали прадеды мои.

А сколько было за века боев!
И мой народ на север гнал гонцов:
«Приди ко мне на помощь, русский друг,
От ханских защити меня оков!».
А сколько помнит мой народ таких,
Как Ерназар! Пытали ханы их,
Чтоб отреклись, забыли навсегда
Они о связях с Русью вековых.
Но жил каракалпак века с мечтой
О дружбе с белокаменной Москвой.

И русский брат в полынные пески
Привел победоносные полки.
И отступили, злобу затая.
Каракалпаков старые враги.
Благая весть пришла в мои края:
Сбылась мечта заветная моя!
Своего народа верный сын,
Горжусь, что нужен русским братьям я!
И дружба, пережившая века,
Проверенная, временем крепка!

От века русский ненавидит спесь,
Характеру его противна лесть.
И если станешь другом ты ему,
Поделится с тобою всем, что есть.
Уходит дружба с русским, глубоко,
Корнями в отдаленные века.
О ней сложил легенды прадед мой
И передал их мне издалека.
И по указу прадедов моих
Слагаю от души я этот стих…

Итак, я продолжаю мой рассказ
О молодых влюбленных, что сейчас
Томятся друг от друга вдалеке,
А кажется в разлуке годом час.
Сроднившихся два сердца молодых
Страдают. Как, друзья, мне жалко их!
И в путь далекий к волжским берегам
Вновь отправляюсь из степей родных.
И приглашаю я, читатель мой,
Тебя попутешествовать со мной.

  ***
Упрашивает Парамона мать:
«Я силой не могу тебя держать.
Не слушаешь ты доводов моих,
Но все же повторю я их опять.
Оставь затею эту, мой сынок.
Ты даже толком объяснить не мог,
Где девушка живет. Зато одно
Известно: путь опасен и далек.
Отец уехал, слова не сказав.
И торопясь в дорогу, ты не прав.

Ты все-таки решился ехать, да?
Что ж, может быть, судьба. Надень тогда
Отцовскую кольчугу. Жизнь тебе
Она спасет, случись в пути беда.
А это, Парамон, отцов булат.
Он разрубает камень, говорят.
А резвый конь тебя не подведет –
Ни устали не знает, ни преград.
Запомни слово матери своей:
Нигде не обижай зазря людей.

Сынок, в какой ты ни приедешь край,
Обычаи чужие уважай.
У одного всегда полно врагов,
И великан один погибнет, знай.
Когда приедешь ты  в страну степей,
Ищи надежных, преданных друзей.
Без помощи товарищей, сынок,
Не сбыться никогда мечте твоей!»
«Спасибо, мама! Не брани меня!» -
Сказал джигит и оседлал коня.

На скакуне сидел он как влитой.
Нетерпеливо поводил гнедой
Ушами, пританцовывал, скосив
На седока взор жаркий, огневой.
«До встречи, мама!» - произнес джигит.
Рванулся конь вперед,
Из-под копыт
Случайный камень выше,
Чем стрела
Из лука,
К синим небесам летит.
Так мчался –
За спиною ветра шквал
С деревьев тучи листьев посрывал.

Проезжий с изумленьем говорит,
Увидев Парамона: «Вот джигит!
Беда тому, кто встанет на пути
И молодца такого прогневит!»
Была в нем удаль русская видна,
Спокойная, как вся его страна,
Но грозная в сраженья час душа!
Он подгонял лихого скакуна.
И торопился,
С каждым днем сильней
Тоскуя по возлюбленной своей.

Он пролетал леса и города,
Как птица.
И с Уральского хребта
Увидел он до горизонта степь,
В которой бродят тучные стада.
Услышав топот яростных копыт,
Сайгак в испуге в сторону бежит.
А волк степной,
Дрожа, прильнув к земле,
Как пес побитый, жалобно скулит.
Стремительно летит, горяч и юн,
Широкой степью огненный скакун.

  ***
Пусть, убыстряя, семимильный шаг,
Летит, как вешний ветер, аргамак.
На крыльях мысли обгоню его!...
Вечерний сад. Зеленый полумрак.
Зацвел урюк и персик.
Средь ветвей
Поет неугомонный соловей.
Задумалась Макарья, слыша песнь,
Что о любви рассказывает ей.
И кажется, что говорит звезда:
«Любимый твой торопится сюда!»
И ветерок Макарье говорит:
«Спешит к тебе
Любимый твой джигит!»
Как хочется поверить в это ей!
Но у неё сейчас печальный вид.
Звучат так оскорбительно в душе
Слова приказа мерзкого Кокше!..
Лети, джигит!
На скорый твой приезд
Макарья не надеется уже.
Спеши, отважный русич!
Цель близка!
Опереди коварного врага!

 

ГЛАВА VIII

                    Отравитель в конце концов сам будет отравлен»
                                                                           Навои

Джапар вкушает отдых и покой,
Разнеженно следит за молодой
Красавицей плененной Карлыгаш
Разлегшись на циновке дорогой.

Джапар в Иране продавал рабов,
Разрушил много мирных очагов.
И праздной лени предается он,
Уставший, от разбойничьих трудов.

А пленница понура и грустна.
С улыбкою болезненной она
Джапару, из кувшина нацедив,
Протягивает пиалу вина.

С неё хозяин не спускает глаз.
Он видит: ей невесело сейчас,
Сковали сердце горе и тоска,
Во взоре жизни огонек угас.

Съедает мяса жирные куски
Джапар. И мысли у него легки:
Он сыт, он отдыхает, и ему
Нет нынче дела до её тоски.

Покручивая ус, вина глоток
Испив, игривым тоном он изрек:
«Ты нравишься мне. Улыбнись – меня
Порадуй. Ты красива, как цветок».

Сказала хмуро Карлыгаш ему:
«И без меня полно рабынь в дому -
Любимые твои…» Замкнув уста,
Присела осторожно на кошму.

И взгляд ее презрительно суров.
На сердце у нее немало слов,
Как в сундуке закрытом. Но она
Ключи надежно прячет от замков.

На кереге мерцает сталь меча,
Висят колчан, дубина и камча.
И для расправы с пленницей своей
Не станет звать хозяин палача.

Захочет бить - побьет, убить - убьет.
Дешевле утки жизнь рабынь. В поход
Очередной отправится Джапар
И сто таких наложниц приведет.

Кокше ему не выскажет упрек -
Он сам такой. Кто скажет поперек
Любимца хана? Дерзкого Джапар
В единый миг свернет в бараний рог.

И Калыгаш - что телка для него.
Не значит ровным счетом ничего
Ее печали. Пусть грустит тайком,
Но ублажит владыку своего.

«Я от тебя не ждал подобных слов.
С другими я бывал порой суров.
И честно говорю: люблю тебя»,-
А сам расхохотаться был готов.

Убийца мужа Карлыгаш, не мог
Сказать Джапар больнее. Как клинок,
Ударили словечко «честно» в грудь
И злой, самодовольный хохоток.

Сказала с тихой яростью она:
«Насильно мил не будешь. Пленена
Была я, но не сможешь сердце ты
Взять в плен…И я с тобой сейчас честна!»

Красавица заплакала навзрыд.
Схватив нагайку, бил ее бандит,
Пока не взмок…И сколько дней таких
На сердце Карлыгаш свинцом лежит!

  ***
Вздымая пыли облако, вразброд
Домой отара с пастбища бредет.
И к крайней юрте подошел чабан-
Кормить его сегодня здесь черед.

Едва вошел, Джапар сказал: «Не здесь-
Со слугами моими будешь есть»
Но встал чабан, увидев Карлыгаш,
Не в силах взгляда от нее отвесть.

И слезы, и растерзанный наряд
Без слов красноречиво говорят
О том, что было. Но кивнул чабан,
Не выдав гнева, отступил назад.

В жумыре и в ичигах, тих и строг,
Сел среди слуг уставший паренек.
Он молод был, в его глазах сверкал
Пытливой мысли дерзкий огонек.

И молча ел, не подымая глаз…
Утемурата горестный рассказ,
Читатель, помнишь? Этот юный раб-
Сын горемыки - старика Аяз.

В бою с Кокше три брата полегли.
А младшего, Аяза, увели,
Веревкой крепко - накрепко связав,
Бандиты в плен из дедовской земли.

Он знал, что брату старшему Джапар
Нанес смертельный ножевой удар,
При дележе добычи получив
Жену своей несчастной жертвы в дар.

И как Аязу мысль была горька,
Что Карлыгаш - наложница врага!
Но в юрте он смолчал, чтоб нанести
Обидчику удар наверняка!

Джапар пренебрегал своим рабом
И через миг уже забыл о нем…
Остатки мяса слугам Карлыгаш
Дала, заговорила с чабаном:

«Прикован цепью конь. Но вот ключи-
От всех замков. Когда уснет в ночи
Охрана, осторожно оседлай
Его и к дому милому скачи.

Не знаю, жив ли сын мой и родня.
Жив - позаботься, воспитай. Меня
Не ждите – поутру Джапар убьет,
Узнав о том, что увели коня.

И пусть - сгорела вся душа от мук!»
И отошла поспешно, чтобы вдруг
Негромкою беседой с чабаном
Не вызвать подозрения у слуг.

  ***

Закат погас вдали. Густая мгла
По улочкам аула поползла.
И редкие, как гяурек, дома
Помалу тишина обволокла.

Вдруг выглянула из-за туч луна.
Уставший, от еды и от вина,
Блаженно улыбается Джапар,
Витая далеко на крыльях сна.

Но кто крадется в этот поздний час.
Сторожко, замирая всякий раз
При шорохе травы и ветерка?
Должно быть, это молодой Аяз.

Мигая и чадя, горит ночник.
И в юрту гость непрошеный проник.
Проснувшись, увидала Карлыгаш
Мужчину и едва сдержала крик.

Но хорошо – узнала чабана
При легком свете ночника она.
И наблюдала искоса за ним,
Отвагою его, поражена.

Он осторожно пристегнул кинжал,
Сняв со стены, оружие собрал,
Унес – должно, оставил во дворе.
И вновь в дверях через минуту встал.

Дверь заперев на ключ, толкнул джигит
Джапара и сказал: «На тех, кто спит,
Не нападает честный никогда.
Вставай, готовься смерть принять, бандит!»

Запричитала Карлыгаш о том,
Что, дескать, беззаботным мотыльком
Летит Аяз на яростный огонь.
Что будет с малолетним чабаном?

Джигит сжимал стальной кинжал в руке.
Джапар протер глаза: на кереге
Оружья нет! Все понял и бочком
К дверям метнулся — двери на замке!

Он глянул на джигита: «Ты не пьян?
Не за своей ли смертью ты, чабан,
Пришел? А доводилось ли тебе
Хоть курицу зарезать, мальчуган?»

«Нет, курицу не резал. Но твою
Я голову снесу! В моем краю
Ты показал, как это делать.
Ты — Учитель неплохой, не утаю.

Мой старший брат убит твоей рукой.
Ты надругался над его женой.
Увидишь, хорошо ль усвоил я
Урок убийств, преподанный тобой!

Тебя зарезать запросто б я мог,
Пока ты спал, валяясь, как телок.
Но я хотел, чтоб знал ты: это — месть,
Когда всажу в тебя стальной клинок!»

Джапара обуял звериный гнев
От этих слов джигита. Покраснев,
Ударил он Аяза кулаком,
А сам качнулся в сторону, присев.

Рукою заслониться не успел
Джигит, слегка от боли побледнел,
Но, в тот же миг, собою овладев,
Нанес удар, решителен и смел.

Начался не на жизнь, а на смерть бой.
Джапар схватил могучею рукой
Аяза, кинул на пол, но ужом
Смог вывернуться парень молодой.

Ловя удобный миг, сжав кулаки,
Кружат по юрте лютые враги.
Грозят друг другу, и глаза блестят,
Как будто беспощадные клинки!

Тот проиграет, в ком возникнет страх!
Джапар шагнул вперед, короткий взмах —
Споткнулся было и упал джигит,
Но был через мгновенье на ногах.

По лицам их струится жаркий пот,
Смешавшись с кровью. Смертный бой идет!
В живых из двух останется один —
И это оба знают наперед.

Напряжены, огнем горят тела.
А Карлыгаш светильник подняла
Повыше, кровь увидела она
И крикнула, от ужаса бела:

«Не убивай мальчонку - чабана!»
Джапар вскричал: «Прочь, баба! Здесь война!
Не глядя, так ударил Карлыгаш,
Что рухнула без памяти она.

Был опытен, опасен и силен
Джапар, зато Аяз вооружен
Кинжалом, и могучего врага
В конце концов клинком ударил он!

В глазах Джапара промелькнул испуг.
Он взвизгнул, задохнулся, как бурдюк,
Осел и, словно камень со скалы,
К ногам Аяза покатился вдруг.

Хозяин перед юным чабаном
Лежал теперь безропотным рабом.
Взглянув в глаза лежащего, джигит,
Встал гордо над поверженным врагом.

Всю жизнь Джапар с собою нес беду
И горе людям — смерть и нищету.
Народ его звал волком. Сколько жертв,
Невинных, было на его счету!

Кинжал, который был всегда при нем,
Сейчас лизнул холодным острием
Джапара сердце. И сказал Аяз:
«Тебе конец. Спи беспробудным сном.

Ты, вечно крови жаждавший людской,
Ушел теперь на вековой покой.
А я убийцей стал из-за тебя,
И грешником мне жить с больной душой.

Что ж, отравитель сам когда-нибудь
Умрет от яда. Мне не жаль ничуть
Бандита. Пусть тебя твой бог — Кокше
Оплачет, проводив в последний путь!»

Потом Аяз и Карлыгаш тайком
Покинули ночной могильник — дом.
И, осторожно выведя коня,
В тумане ночи скрылись за холмом.

И чтоб дорога им была видна,
Взошла высоко яркая луна.
А ветер торопливо заметал
Следы копыт лихого скакуна.

К рассвету горемычных беглецов
Лес заслонил густой стеной стволов.
Порою где-то вскрикивал фазан,
Путь уступило стадо кабанов.

Вела к свободе ниточка тропы.
Рассветный ветер щеки жег и лбы.
Что эта боль, когда у беглецов
Такой прекрасный поворот судьбы!

Еще вчера Аяз был чабаном,
Безгласным и безропотным рабом.
А нынче он летит на скакуне,
Себя всесильным чувствуя царем!

...Не думал я, читатель, что пути
Моей поэмы могут привести
К зловещей юрте. Я смотрел на бой,
И сердце билось трепетно в груди.

Я рад, что удалось на скакуне
Двум беглецам умчаться в тишине,
Не разбудив охрану. А теперь
Продолжить путь пора уже и мне.

Пока в ауле спят глубоким сном,
Спешим отсюда, резвый конь. В степном
Просторе вдалеке от этих мест
Богатыря российского найдем!

ГЛАВА IX

То прихватывал морозец небольшой,
То теплело. Много путник молодой
По дороге непривычного встречал,
Открывая для себя простор степной.

Парамон владел булгарским языком.
И подолгу с каждым встречным чабаном
Разговаривал, стараясь разузнать
Пополнее, как живут в краю степном.

Необъятная кипчакская страна!
Кочевали по равнинам племена.
Не растило сад, не строило домов
По обычаю семейство чабана.

Гнали тысячи овец и лошадей
Люди племени. И был для тех людей
И законом, и судьей верховным вождь,
А вождем в роду был первый богатей.

Разбивают юрты легкие, когда
Встретят тучные угодья для скота.
Гонят, пастбища вокруг опустошив,
На другое место табуны, стада.

Встретив путника, зовут наперебой,
Самой лучшею попотчуют едой.
Суматоха поднимается тотчас:
Гости — праздник в скучной жизни кочевой.

Слово гостя для хозяина закон,
Даже если гость был прежде незнаком.
Все заботливо относятся к нему,
Гостю слово, уваженье и поклон.

И среди степенных жителей степей
Приобрел немало преданных друзей
Русский юноша и узнавал у них
Самый близкий путь к красавице своей.

* * *
Неизвестно кем в седые времена
Башня стройная в степи возведена.
Чаша купола красива — изнутри
Изразцами изукрашена она.

Солнце село, мгла ночная издали
Приползла, накрыв собою грудь земли.
Двое путников в густой, тяжелой тьме
Осторожно к древней башне подошли.

Порешили сделать в ней привал ночной;
Видно, здесь бывал когда-нибудь святой,
Если щедрую гробницу возвели,
Потому не тронет джинн и волк степной.

И запасшись на ночь хворостом сухим,
Развели костер. Уютно стало им
И спокойно: всем известно — от огня
Плохо нечисти и призракам ночным.

Хоть и весело потрескивал костер,
Не заладился степенный разговор
У задумавшихся спутников. Вдали
Вдруг зловеще зааукал весь простор!

И вскочил тревожно на ноги один:
«Что такое? Может, это дух равнин?
Слушай, слушай, как на сотни голосов
Завывает и зовет проклятый джинн!»

Но ответил рассудительно другой:
«Это птица. И зовут ее совой».
«Птица? Разве ты не слышишь стук копыт?
Сроду, птицы я не видывал такой!»

И растерян каждый был и потрясен,
Показалось им, слышны, со всех сторон
Приближающийся топот, храп коня,
Хищный хохот и протяжный, резкий стон.

Без оглядки понеслись они бегом
И в мгновенье ока скрылись за холмом.
И поэтому не видели они,
Что какой-то всадник встал перед костром.

Путешественник устало слез с коня,
Опустился наземь около огня.
«Где же люди, разложившие костер?
Испугались, может быть, они меня?

Если спрятались, конечно, подойдут,
Убедившись из укрытия, что тут
Нет опасности для них и у костра
Одинокий путник, ищущий приют».

Он отпил из мудире глоток воды
И напрягся весь, когда из темноты
Вдруг послышался глухой и долгий стон
Этот страшный голос боли и беды.

Стон взлетел к ночному небу и затих.
Но, ослабший, вновь, раздался через миг,
Словно кто-нибудь под пыткой огневой
Просит сжалиться мучителей своих.

И джигит упруго на ноги вскочил,
Полон смелости, решимости и сил,
И при смутном свете тающей луны,
Озираясь, разглядел ряды могил.

И пошел на тихий голос горя он.
И мешал ему понять невнятный звон
И шуршание растений на ветру.
Кто страдает и откуда слышен стон.

Продираясь между кустиков с трудом,
Огляделся он внимательно кругом.
У могилы встал. Засыпано над ней
Камышовое надгробие песком.

Но напрасно по могилам шарил взгляд —
Никого! И стон затих. Побрел назад
Путник, думая: «А вдруг и правда — джинн?
Их в округе очень много, говорят».

И внезапно он подумал: «До сих пор
Я не знаю, кто разжег в степи костер.
Есть, возможно, между стоном и костром
Связь? А слух о всяких джиннах просто вздор.

Так и кажется, что стон из-под земли.
Может, заживо кого-то погребли?
Скажем, в обмороке был он, а его
Люди умершим ошибочно сочли».

Подошел опять к надгробию джигит,
И как только вход в могилу был разрыт,
Он испуганно увидел, что на дне
Человек какой-то в саване стоит.

И, схватив за саван, вытащил рывком
Он красавицу с измученным лицом.
На спасителя взглянула своего
С благодарностью и девичьем стыдом.

Разорвался тонкий саван, все сильней
Мелко вздрагивали яблоки грудей.
Колыхалась туча черная волос.
А рыданья говорить мешали ей.

Зябкий ветер. Ночь довольно холодна.
И красавица замерзла. Но она
Из-за вида своего сильней всего
В этот миг была, казалось, смущена.

И джигит накинул плащ на плечи ей,
С неожиданной знакомою своей
Подошел к костру, сильней развел огонь,
Чтобы стало бедной девушке теплей.

Закипело пламя жаркого костра.
«Что с тобой произошло, скажи, сестра?»-
Глянул ласково на девушку джигит.
«А случилось это, видимо, вчера.

Собирались мы на новые луга
Кочевать. Дорога, знали, далека.
И поэтому у всех хватало дел.
Как, на зло мне захотелось молока.

И верблюдицу, когда б, не сборы в путь,
Подоил бы, как обычно, кто-нибудь.
Не прислушалась я к маминым словам
И решила, горемычная, рискнуть.

Начала доить, и вдруг – удар тупой.
Сразу все заволокло горячей мглой.
Так что я ответить точно не могу,
Что случилось в то мгновение со мной.

Может быть, ногой верблюдица меня
Так ударила? Горит, как от огня,
Голова сейчас. Меня наверняка
Безутешная оплакала родня.

Я увидела, когда в себя пришла,
Что вокруг земля холодная и мгла…»
Замолчала и заплакала она –
Видно, все опять сейчас пережила.

Успокаивал ее джигит, как мог:
«Все забудется через какой-то срок.
Позади беда...» А сам с ее руки
И с волос могильный стряхивал песок.

Сколько вынесла в могиле смертных мук
Эта девушка! Ее касаясь рук,
Вспомнил юноша далекую сестру
И почувствовал себя несчастным вдруг.

* * *
Далеко скакать герою моему,
Предоставим отдых маленький ему.
...Алимбай скорбел, навек утратив дочь,
А сейчас легко и радостно в дому.

Вне себя отец от радости и мать,
Дочь любимую обретшие, опять.
И стараются с улыбкою они
Дочь, воскресшую из мертвых, приласкать.

И к хозяину в честь радости такой
В дом со всех сторон народ идет толпой.
Эту новость, взбудоражившую всех,
Обсуждают аульчане меж собой:

«Словно палец оторвало у отца,
Но по воле всемогущего творца
Мертвый палец ожил, вновь прирос к руке!»
«Видно, любит бог богатого купца!»

«Алимбай любимец бога? Нет, аллах
Покровительствует юноше! В степях
Отыскал бы разве девушку джигит,
Если б не был он любим на небесах?!»

«Он, уверен, послан свыше в наш аул».
«У него не конь обычный, а дулдул.
Не стреножен, а как вкопанный стоит.
Скачет — так идет по всей равнине гул.

На таком угнаться можно за луной.
Сразу видно, человек он не простой.
Может, он святой Кадыр?» — «А ты спроси!»
«Не раскроет людям свой секрет святой».

«Оживлять умеет мертвых». «Дайте срок —
Он покажет чудеса». «Когда б пророк
К беднякам джигита этого послал,
Чтобы нам, бесправным людям, он помог!»

Вскоре, сам того не зная, Парамон
Был в «угодники святые» возведен
Разрастающейся, громкою молвой.
Подивился небывалой славе он.

А счастливый Алимбай устроил той
С козлодранием и вольною борьбой.
Ожидали победителей призы:
Скакуны, верблюды, перстень золотой.

По степи на многочисленных кострах
Мясо вкусное готовили в котлах.
Скуповатый, от природы Алимбай
Нынче, щедр, как Хатамтай, в своих дарах.

Понаехали певцы, слышны с утра
Песни, сказки, шутки, бубен и домбра.
И проказничала шумно молодежь,
Развлекаясь возле каждого костра.

Был на байских дочках ярок и богат
Из заморских тканей праздничный наряд.
И султанчики на шапках меховых
На ветру веселым полымем горят.

И сказители для взрослых и детей
Под напев домбры событья давних дней
Вспоминали — о нашествиях врагов
И о подвигах былых богатырей.

Праздник кончился, как все, в конце концов.
Удостоены, сильнейшие призов.
И в ауле, отдохнувший за три дня
Вновь в дорогу путешественник готов.

Понемногу разъезжается народ.
И с поклоном низким каждый скотовод
В дар святому — кто верблюдов, кто овец,
Кто коней горячих — юноше ведет.

Все подарки перечислить — целый том
Получился бы. Скажу я лишь о том,
Что за этот день удачливый джигит
Стал из путника простого — богачом.

Почитаемый, джигит еще сильней
Навсегда завоевал сердца людей,
Все раздав сиротам, вдовам, беднякам,
И отправился дорогою своей.

Думал он: «Кому понадобилась ложь?
Отрицал я, что — святой. А как похож
Сбор подарков для угодников святых
На простой, организованный грабеж!

Для чего должны одаривать святых?
Даст богач коня из тысячных своих
Табунов — не обеднеет. Какова
Тяжесть этого побора - для простых!

А, какой хороший здесь живет народ!
Много выпало страданий и невзгод
Местным жителям. И все-таки из них
Каждый сердце свое гостю отдает.

И при чем, скажите, бог или пророк,
Если девушке в несчастье я помог!
Волей случая подъехал к башне я
И исполнил человеческий свой долг.

Плохо только, что сказала мне она,
Будто с первого мгновенья влюблена.
Хорошо б — ошиблась. Легче б стало ей.
Как была при расставании грустна!»

В сердце юноши, сильна и глубока
По любимой неизбывная тоска.
Он торопится. И только бы над ним
Грозовые не спустились облака!

Только б черная не грянула беда!
В сердце юноши прекрасная мечта,
Как он, встретившись с возлюбленной своей,
Не расстанется с Макарьей никогда!

Как ни быстро скачет юноша лихой,
Мы его опередим, тулпар, с тобой
И узнаем, что задумал Кокше хан,
Отчего глядит он черною грозой!

ГЛАВА X

Робких слуг рукою выслав за порог,
Хан Кокше сидит, угрюм и одинок.
3лые помыслы в душе, как плети змей,
В ядовитейший свиваются клубок.

Хоть немало у Кокше прелестных жен,
Столько слышал лестных слов со всех сторон
О красавице Макарье злобный хан,
Что задумал завладеть Макарьей он.

Очень долго, как матерый волк степной,
Жил Кокше, чиня несчастья и разбой.
На аулы налетая, все сметал
Так же слепо, как Амударья весной.

Он опасливо большие города
Стороною обходил. И никогда
Хан не знал ни в чем отказа, и теперь
Был уверен, что исполнится мечта.

Разорив аул, бандитов, воровски
Уводил он в кызылкумские пески,
Где устраивал в безлюдье и глуши
Для награбленной добычи тайники.

На продажу хан в Иран переправлял
Тайной тропкой через снежный перевал
Юных пленников. Секирой и мечом
Хан Кокше сопротивленье подавлял.

Свято веря в свой разбойничий отряд,
Никаких не признавал бандит преград.
И теперь задумал он поработить,
Разорить дотла влиятельный Багдад.

Узнает он от лазутчиков своих
Об охране прочных башен крепостных,
О богатстве притягательном дворцов,
О событиях и слухах городских.

Строит планы, как ввести войска тайком
За ночь в город и стремительным броском
Давкару и горожан ошеломить
И разделаться с заносчивым купцом.

Бий вернулся. И с улыбкой на лице
Предвкушал Кокше: «Метаться во дворце
Будет мышью Давкара, узнав о том,
Что с солдатами стою я на крыльце».

Он нахмурился, приняв державный вид,
Самому себе внушая: «Я — джигит!»
И надулся так от спеси, словно он
В этот миг на равных с богом говорит.

Постучался и застыл слуга в дверях,
Что-то, пряча за спиной своей в руках.
«Что случилось?» Побледнел слуга:
«Письмо Из Багдада!» — и в глазах бедняги страх.

Он смотрел глазами, мокрыми от слез,
И читался откровенный в них вопрос,
Что в письме: беда суровая тому,
Кто печальное известие принес.

И мерещился ему с секирой тать.
Привели муллу. На подпись и печать
Посмотрел он — от Макарьи.
И, вздохнув, Стал мулла посланье девушки читать:

«Знаменитый хан, примите мой привет.
Пусть аллах дарует вам еще сто лет.
Не успев приехать, требуете вы
Пропитания. Своих запасов нет?

С чем пришли, незваный гость, в мою страну?
Знают все про вашу страшную вину:
Грабя мирных скотоводов и дехкан,
Принесли с собой вы смуту и войну.

Вы посевы наши топчете конем.
Гость, приехавший к нам с миром и добром,
Ожидая уважения к себе,
Разве так ведет себя в краю чужом?

Убедить стремитесь нас: вы, дескать,— хан.
Но мне кажется, что это—сплошь обман.
Разве хан пойдет дорогой грабежа,
Разорять дома, невинных аульчан?

Вы письмо прислали с бранью площадной,
Накарябанное, пьяною рукой.
То, как милостыни, просите зерна,
То устроить угрожаете разбой.

Вы хотите, чтоб изрядный кус земли
От своих владений мы вам отвели.
С вашим страшным появлением в степях
Сразу жизнь сошла с привычной колеи.

Ваше имя стало именем беды.
Из-за собственной, спесивой слепоты
Непомерно много требуете вы.
Между нами столько горя и беды!

Вы хотите, чтоб отец мой, как слуга,
Возле вашего томился сапога,
Чтобы жители свободные равнин
Почитали господином вас — врага!

Вы хотите овладеть моей рукой.
Разве может, мужем быть моим — такой!
Поступают разве так богатыри —
Хан богатый или юноша простой?

И по дедовским обычаям степей
Разве так с отцом избранницы своей
Разговаривают? Нет! На это шел
Лишь бесчестный, презираемый злодей.

Иль — безумец. Был у нас в краю такой:
Бедный юноша Дуйсен, совсем больной,
Сам не зная, что творит, плясал в бреду
На бутылочных осколках он босой...

Говорят, когда-то жил большой дракон:
Всех сородичей сожрал сначала он
И, один оставшись, самому себе
Вгрызся в чрево, лютой злобой ослеплен.

И с земли исчез его драконий род...
И такая участь всех злодеев ждет!
И не тешьтесь, хан, пустой мечтою, что
Извести себя позволит мой народ!

Но не лучше ль, чем вести военный спор,
Заключить нам полюбовный договор?
На дворе сейчас зима, на крыльях вьюг
Прилетевший снег покрыл степной простор.

Предлагаю: приезжайте к нам, когда
Отойдут опять на север холода,
И растает под весенним солнцем снег,
И уйдет в глубины вешняя вода.

Если вы, как говорите, влюблены,
Это легкое условие должны
Вы принять. Полгода быстро пролетят.
Мы большой устроим праздник в честь весны!

Будут скачки, козлодранье и борьба.
Первый будет награжден. Я не скупа:
Главным призом назначаю я себя!
Пусть решится в этот день моя судьба.

Не теряйте, хан, летящих быстро дней
И готовьте скакунов и силачей.
Победите в состязанье, и навек
Буду ваша я. Клянусь душой своей!»

Скреплено печатью старого отца
Слово дочери. Послушав до конца
Предложенье, улыбнулся хан.
И вмиг Бледность схлынула у вестника с лица.

Посмотрел развеселившийся Кокше
Так, как будто победил он всех уже.
Всё обидное и горькое в письме
Пропустил он мимо сердца и ушей.

Рассмеялся: «Будет девушка моей!»
И на пиршество созвал своих друзей.
И пображничав, велел он привести
Музыкантов, чтобы стало веселей.

Зазвучали на пиру дутар и саз.
Отдает Кокше другой хмельной приказ:
«Полонянок! Пусть танцуют и поют,
Пусть порадуют своей красою нас!»

Привели несчастных девушек толпой.
Приготовился с веселою душой
Слушать хан их, но от песен горемык
Безутешною повеяло тоской.

От рыданий покраснели их глаза,
И охрипли молодые голоса.
Песни бодрые, веселые поют,
А у каждой по щеке бежит слеза.

И такой метнул Кокше на пленниц взгляд,
Что несчастные запели невпопад.
А потом, на полуслове замолчав,
Перед ханом робкой стайкою стоят.

И чем громче плачут девушки, злодей,
Потешаясь, улыбается сильней.
Сотрясают громким хохотом весь дом
Самодур Кокше с ватагою друзей.

Наконец махнул угрюмый хан рукой:
«Эй, рабыни! Надоел шакалий вой!
Хоть и в радость мне беда моих врагов,
Уведите, слуги, с глаз моих долой!»

Отпустил друзей. В душе его темно.
Пьет он алое, как будто кровь, вино.
Шепчет: «Я с тобой разделаюсь, Багдад!
Я исполню план, задуманный давно».

Все хвастливей и заносчивее речь
У Кокше: «Я смел, как лев. Мой верный меч
Может гору расколоть, как зулфакар.
И сниму любому голову я с плеч.

Если б их Макарья птицею была,
И тогда ее поймал бы за крыла.
Будь лисой она, извлек бы из норы.
На беду свою Макарья мне мила.

Или будет эта девушка моей,
Или стану я посмешищем людей!»
Так кричал он, потрясая кулаком,
Возбуждаясь с каждым словом все сильней.

Хан рассчитывал быть первым.
Он быка Мог свалить одним ударом кулака.
Он силен и зол, как десять кабанов.
И не дрогнет, кровь пролив, его рука.

Если он с отцом расправился своим,
Ждать не стоит сострадания другим
От него. И зная злобный нрав Кокше,
Люди в страхе трепетали перед ним.

ГЛАВА XI

Наступила дружная весна.
Снежная поблекла пелена
И пропала. Ветер озорной
Налетает теплою волной.
Подсушил он влажные пески.
Радостно раскрыли лепестки
Радужные дикие цветы.
Ярко светит солнце с высоты.
Обвивает стебли лопухов
Тонкий вьюн.
Сдувая пыль с холмов,
Ветерки весенние летят,
Разнося полыни аромат.
Сеть оврагов и холмов гряда —
Словно волн застывших череда.
И куланов — диких лошадей
Табуны видны среди степей.
И мираж колышется слегка,
Как с теченьем бешеным река.

Караван медлительно идет –
- Видимо, кочует скотовод.
Пыль вздымая, овцы семенят,
Слышен крик пронзительный ягнят.
Впереди козел идет, порой
Встряхивая крупной головой.
Щиплет травку, и метет тогда
Пыль его седая борода.
Взглянешь на отару — вот оно,
Золотое тонкое руно!

Словно стражи древние степей,
Высятся руины крепостей.
И проходят жители равнин
Торопливей около руин.
Только узловатый саксаул
Возле башни словно бы уснул.
Потеплела вешняя земля.
И погреться выползла змея.
Озираясь медленно вокруг,
То резвясь, бросок свершает вдруг,
То замрет — как будто на песок
Брошен драгоценный поясок.
То в кольцо совьется, то, как плеть,
Вытянется и блестит, как медь,
На весеннем солнышке она,
Радуясь, что — солнце и весна.

Мирно бродят овцы. Тишина.
На другом холме два чабана,
Взглядывая изредка на них,
Рассуждают о делах своих.
Вдруг насторожился старый пес:
Легкий ветер издали принес
Частый, торопливый стук копыт —
Кто-то явно бешено спешит.
На ноги вскочили чабаны
И, недоумения полны,
Сразу спор горячий завели:
«Не из нашей он, видать, земли!»
«Опытен, хотя и очень юн».
«А какой, смотри, под ним скакун!
Даже у Коблана самого
Конь не лучше был, чем у него».
«Уж не сам ли огненный тулпар —
Конь? Летит он, как степной пожар.
Да и всадник — не простой джигит:
Против ста пойдет — и победит!»

И покуда чабаны о нем,
Цокая негромко языком,
Продолжали славный разговор,
Всадник пролетел, как метеор.
Всхрапывает конь, у скакуна
Взмыленная, потная спина.
Но летит, не замедляя шаг,
По холмистым долам аргамак.
Как горбы верблюдов, цепь холмов.
Ветер гладит спины валунов,
Что сверкают, словно зеркала.
А дорога по холмам вела.
Вдруг, кочуя в небе голубом,
Грозным и стремительным дождем
Разразятся тучи. И опять
Начинает солнышко сиять.
И как перстни, весело сверкнут
На травинках капли там и тут.
И стирает теплый ветерок
Дождевые капли с жарких щек.

Каратау! С невысоких гор
Взору открывается простор,
Сеть ущелий и нагих вершин,
И ковры полынные равнин.
Белый, красный, серый, голубой —
Поражают радужной игрой
Ярких красок россыпи камней
И земля распахнутых степей.
Черепаха тащит панцирь свой.
Присмотрись внимательней — какой
У него своеобразный вид:
Он наряден, словно малахит.
В небе беркут распростер крыла.
То, резвясь, летит он, как стрела,
То, как мяч, летает взад-вперед,
То кругами медленно плывет.
Камнем рухнул с высоты орел —
Видно, жертву на земле нашел,
Вновь, сжимая зайца, в высоту
Взмыл и тяжко полетел к гнезду.

***
Все примечая, скачет мой джигит.
Казалось, море бешено кипит.
На берег надвигаются углом
Седые волны, ходят ходуном.
Взвиваясь, белогривая волна
С широким криком, ярости полна,
Ударит в берег и ползет назад,
И клочья пены на песке шипят.
Собравшись с силой,
Снова взяв разгон,
С размаху бьет
В прибрежный горный склон.
И вздрогнет берег —
Так силен удар.
И сразу птичий зашумит базар.
Бушуют волны, с их покатых спин
Соскальзывая, глыбы синих льдин
Крошатся, и смывает хруст и рев
С разбитой льдины тысячи нырков.
Другую льдину выбрали нырки.
Описывает медленно круги,
Как бы в сознанье красоты своей,
Большая стая белых лебедей.
А селезни нарядны, как цветы.
Едва касаясь крыльями воды,
Они летают с криками вокруг,
Нарядные и яркие, как луг.
И парусная лодка рыбака,
Стремительна, надежна и легка,
Как белый лебедь, распахнув крыла,
Наперерез волнам широким шла.
Наполненная, рыбой до бортов,
Шла к берегу она.
Хорош улов!
В лощине, укрываясь от ветров,—
Наверное, поселок рыбаков.

Летит джигит, ни отдыха, ни сна
Не зная. Громко крикнула волна
Слова прощанья за его спиной,
Взметнувшись над равниной голубой.
Уже мой путник скрылся за холмом.
И снова степь широкая кругом.
Гор невысоких контуры вдали
Угадывались на краю земли.
Любуясь вешним небом голубым,
Раскинувшимся, празднично над ним,
Он думал: небо синее — оно
Для всех людей
На всей земле одно.
Но все под этим небом там и тут
По-разному, по-своему живут.

Немало наблюдал в дороге он
Различные обычаи племен.
И понял он:
В степном краю живет
Душевный и общительный народ.
Земля Хорезма!
Вот она—вокруг!
И показалось Парамону вдруг,
Когда потрогал теплые пески,
Что он коснулся ласковой руки
Своей любимой!
Цель пути близка!
А на душе тревога и тоска.

И снова мысль упрямая гнетет:
Что ждет его?
Кто скажет наперед?
Вдруг выгонит отец, и навсегда
Пустой мечтой останется мечта!
Что делать им с Макарьей, если так
Случится? То в душе тяжелый мрак
У юноши, то вновь надежды свет,
Что он услышит радостный ответ...

Пока джигит летит на скакуне,
Помчусь-ка я вперед, и, может, мне
Заранее удастся самому
Узнать, что ждать герою моему.

ГЛАВА XII

                    «А ныне-де от вас к нам
                    посланцы явились и ведомость
                    от вас получили, и мы с вашими
                    посланниками послали своих-де посланников».                                 

                                        Из послания каракалпакского хана Ешмухамеда
                                        Султана Петру 1 в 1721 году.

Растерялся Давкара
Самых разных дел гора
Навалилась. Глаз старик
Не смыкает до утра.
Мечется в кругу забот,
Мысль трусливая гнетет:
Что произойдет, когда
Срок назначенный пройдет?

Бий, едва сойдя с коня,
Не теряя зря ни дня,
Обошел Багдад.
Врага Он боялся, как огня.

Весь извелся он. Едва
Слышит чьи-нибудь слова:
«Беспощаден хан Кокше!» —
И кружится голова.

От хлопот и от тревог
Бий душою занемог.
Торопливо дни бегут,
И к концу подходит срок.

Рассуждает сам с собой
Давкара: «Кровавый бой
Приближается. Что мне
Предназначено судьбой?»

Имя ханское ему
Навевает страх в дому.
Но скрывает этот страх
Бий, не выдав никому.

Притворяться он умел.
Бий на людях горд и смел.
Заказал себе он лук
И колчан певучих стрел.

Й подправили в краю
Амуницию свою
И оружие бойцы,
Чтоб не подвело в бою.

Отовсюду стар и млад
Защищать пришли Багдад.
И придирчиво учил
Давкара своих солдат.

Хан Кокше разор принес.
И готовились всерьез
Люди дать врагу отпор,
Не страшась его угроз.

Окружив густой толпой,
Торопили бия в бой.
И не прятался никто
У другого за спиной.
Пусть пугает вражья рать!
Ей народ не запугать!
Почему же отложил
Бий сражение опять?

И Макарья, как джигит,
Меч наточенный хранит.
Собрала она подруг,
В бой готовиться велит.

В сорок девушек отряд.
Ходят — ножнами звенят.
Рядом с братьями они
Будут биться за Багдад!

Взгляд у всех на бия кос,
И у всех один вопрос:
Может, испугался бий
Хана дерзкого угроз?

А по городу тайком
Ходят слухи—с каждым днем
Все печальнее: беда
Уготована врагом.

Дескать, хан, вступая в бой,
Будет гнать перед собой
Пленных — пусть стреляют в них
С грозной башни крепостной.

Рассчитал хитро бандит,
Что надежней, чем гранит,
Будет для его солдат
Небывалый этот щит.

Много жителей степей,
Сыновей и дочерей,
Горожан и аульчан
Держит он в тюрьме своей.

Разве пустят стрелы в них.
Дорогих детей своих.
Горожане?! Вот он—ключ
От запоров городских!

Много пленных у врага.
Не опустится рука
Кровь невинную пролить
У него наверняка.

Что же делать? Грозовой
Встал вопрос пред Давкарой.
Он решил созвать людей
И весной устроить той.

Знал — кровавым будет той,
Но дороги нет иной.
И решился на него
Бий с нелегкою душой.

Понимал отлично он:
Враг опасен и силен.
И из сердца Давкары
Вырывался долгий стон.

Бродит тяжко из угла
В угол. И на сердце мгла.
И казалось, что не кровь,
А отрава в нем текла.

Смута черная кругом.
Мысль владеет стариком:
Неужели будет дочь
Обесчещена врагом?!

** *
Стиснув зубы, размышлял печально он:
«Неужели день такой придет, что враг
Поведет мою родную дочь в полон,
Намотав косу Макарьи на кулак!

Остается плакать, гнев тая в душе.
Что же делать, если сила за врагом!
А с рабынями насильники Кокше
Обращаться будут, словно со скотом.

Заструится по лицу кровавый пот,
Кожу нежную исхлещет вражья плеть,
И ошейник шею тонкую натрет.
Лучше, этого не видя, умереть!

И важней, чем разделить на племена,—
Разделить людей на добрых и на злых.
Повелось у нас в седые времена
Отдавать за русских девушек степных.

И немало у джигитов русских жен,
И живут они в согласье. Почему ж
Для себя я дикий выдумал закон:
Не годится для Макарьи русский муж?!

Правда, прямо не сказал ни да, ни нет
Князю русскому, когда издалека
Сватовство он начал, я сказал в ответ,
Что Макарья молода еще пока.

И совсем забыл про это сватовство—
Мало ль было у Макарьи женихов!
А, наверно, зря отвадил я его.
Чем отважный Парамон мне не таков?

Или мне один пророк—достойный зять?
Втайне думал: с глаз долой—из сердца вон.
Но за это время я успел узнать:
По душе моей Макарье Парамон.

Не мешал бы я влюбленным молодым,
Был бы нынче счастью их душою рад.
А сейчас беда над городом моим.
Что же будет, если враг возьмет Багдад?

Неужели станет дочь моя женой
Ненавистного бандита? О аллах,
Защити ее могучею рукой!
Сделай так, чтоб за нее не мучил страх!

Подскажи, аллах, быть может, лучше мне
Дочь отправить снова к волжским берегам,
Где все люди в этой дружеской стране
Относились с теплотой душевной к нам?»

Запоздало бий грустил и тосковал.
И, решившись, к князю русскому тайком
Срочно нарочного в дальний край послал,
Не поведав ни одной душе о том.

Ночью выпустил из крепости гонца,
Опасаясь: после резких слов былых,
Попирая самолюбие отца,
Вдруг на этот раз откажется жених?

То-то люди позлорадствуют тайком
Над отвергнутой невестой и над ним,
Растерявшимся от страха женихом!
И гонец помчался в ночь с письмом таким:

«Князь! Примите мой привет!
Долгих вам счастливых лет!
Извините, разум дал
Мне ошибочный совет.

И раскаявшись, у вас,
Князь сиятельный, сейчас
Я прощения прошу
За недавний мой отказ.

Не гневитесь, князь. И так
Я наказан: только шаг
До несчастья — у ворот
Мне грозит бесчестьем враг.

Червь печали и забот
Гложет сердце, кровь сосет.
Угрожает мне сейчас
Унижение и гнет.

Над судьбой моей пока
Грозовые облака.
Но страшней, что может стать
Дочь рабынею врага!

Враг в письме унизил нас...
И прошу я, князь, сейчас,
Если можно, позабыть
Мой невежливый отказ.

Если истинно влюблен
Ваш племянник Парамон
В дочь мою, пускай в Багдад
Поскорее едет он.

Встретим с радостной душой.
Свадебный устроим той.
Ведь всего дороже мне
Счастье дочери родной.

Провожу их к вам в страну.
И свободнее вздохну,
Перед вами искупив
Целиком свою вину!» —

Написал правитель так,
Молча смотрит он во мрак.
В реве ветра слышит он,
Будто торжествует враг.

Вешний ветер зол и крут.
Слышит ветра вой и гуд
Бий, и кажется ему:
Воины Кокше идут!

Пробегают облака.
Грозно мечется река.
Заунывный скрип арбы
Слышится издалека.

Знает он: его отряд
Защищать готов Багдад.
Но деревья, как к беде,
С долгим стоном шелестят.
* * *
Давкара, не унывай!
Управлять народом, знай,
Нелегко, когда пришло
Злое горе в мирный край.

Ты, посланье написав,
Был, скажу по чести, прав.
И в ночи нарочный твой
По степи летит стремглав.

Твой гонец не знал о том,
Что, спеша с твоим письмом,
От Багдада невдали
Разминулся с женихом.

И откуда мог жених
О словах узнать твоих?
Подсмотрел из-за плеча
Твоего я ночью их,

И скажу — секрета нет! —
Через много сотен лет
Сердцем маюсь и скорблю
Из-за ваших грозных бед.

Оба всадника спешат...
Покидаю я Багдад,
Чтобы встретить жениха.
Знанье тайны — это клад.

У меня задумка есть —
Новость юноше принесть.
И подарок получу
Я за радостную весть!

ГЛАВА XIII 

                      Друг познается в беде.
                                           пословица

От руин своих разрушенных домов
Возле озера сирот и стариков
Погнала беда искать у Давкары
От грабителя защиту, хлеб и кров.
Под прикрытьем стен и башен крепостных
Встали юрты прохудившиеся их.
И хлебнули горе горькое они
И наслышались о бедствиях других.
Юрты не было по всей степи такой,
Что в то время не сдружилась бы с бедой.

Но недаром говорят у нас в степях:
«Сколько жизни отпустил тебе аллах,
Столько будешь жить». Хотя у многих дни
Проходили лишь в мученьях и слезах.
У кого буренка тощая была,
У того еще неплохо шли дела.
У другого чудом выжила коза.
Прокормить она, конечно, не могла,
Но завидуя смотрели на него—
У кого не уцелело ничего.

И грабителем посеянное зло
Всенародным возмущением взошло.
Пламя ненависти к лютому врагу
С каждым днем в сердцах несломленных росло.
И под стяг борьбы вставали кто с копьем,
Кто с наточенным сверкающим мечом,
Кто готовил для сраженья лук тугой.
Весь народ мечтал разгневанно о том,
Что нагрянувший на отчий край бандит
Будет наголову, вскорости разбит.

Жил, как все, Утемурат с такой мечтой.
Он уже смирился с мыслью, что домой
Не вернется младший сын его Аяз,
И в душе навек простился со снохой.
Но однажды в предрассветной тишине
Он услышал: кто-то скачет на коне.
Но увидев — это сын и Карлыгаш,
Он взволнованно подумал, что во сне
Видит в юрте появившихся детей,
Со слезами их прижал к груди своей.

Это явь! Старик не знал счастливей дня.
И разбуженная топотом коня
Собралась в убогой юрте старика
Многочисленная, шумная родня.
Взбудоражена у каждого душа,
Все кричат, шумят, с расспросами спеша.
Улыбается сквозь слезы Карлыгаш,
Обнимая и целуя малыша.
От младенца глаз не может оторвать
Вновь обретшая свою кровинку мать.

Земляков до глубины души потряс
О тяжелых испытаниях рассказ
Молодого чабана. Героем стал
Для уставших от невзгод людей Аяз.
Накануне приближавшихся боев
Им хотелось, чтоб подобных храбрецов
Было больше под командой Давкары.
Пусть Аяз примером будет для бойцов!
И из уст в уста пошла молва о нем
Фантастичнее и громче с каждым днем.

Восхитивший смелым подвигом сердца,
Даже дня не отдохнул он у отца.
Стал работать пастухом, и с табуном
По глухой степи он ездил без конца.
То с проезжими, бывало, у костра
Коротал за разговором до утра.
То с холмов смотрел весь день в степную даль.
Он искал. Кого? Сказать о том пора —
От тебя, читатель мой, секретов нет.
Был с Сапурой он помолвлен с детских лет.

С первых игр была с Макарьею дружна
Та прелестная невеста чабана.
Он по просьбе бийской дочери встречал
Гостя русского с рассвета дотемна.
И Аяз, неутомимый, знал со слов
Опечаленной красавицы, каков
Парамон, искал его, боясь: джигит,
По ошибке попадется в сеть врагов.
Но пока впустую из конца в конец
По степным дорогам мчался удалец.

* * *
Расплескалось на прохладных небесах,
На сверкающих, подтаявших снегах,
Улыбаясь, солнце яркое весны.
Зазвенело в пробудившихся ручьях.
Расшалившимся веселым стригунком
Полноводней и быстрее с каждым днем
Мчится с песней о весне Амударья.
Чудо вешнее свершается кругом!
И Аяз, прищурив зоркие глаза,
Едет степью, наблюдая чудеса.

Ветерок коснулся дерева едва,
На ветвях возникла юная листва.
Тронул теплою рукой холмы — на них
Зашумела шелковистая трава.
И обвив, повис на веточке любой
Ветерок прозрачной лентой голубой.
Тихим мыслям улыбается джигит,
А мечта его вперед стрелой летит.
Добрый конь у молодого чабана,
Но мечта быстрей любого скакуна.

Со счастливою улыбкой вспомнил он
О Сапуре. Был с любимой разлучен
И проклятыми бандитами Кокше
Угнан юноша в конце зимы в полон.
Но недавно улыбнулось счастье им —
Снова встретились! И сердцем молодым
Позабыты грусть разлуки и тоска.
Жадно дышит свежим воздухом степным,
Полон удали, отваги и огня,
Бесшабашно гонит резвого коня.

Ветерок скользит, лаская, по щеке.
Прихорашиваясь, бродят вдалеке
По траве фазаны. Словно нитки бус
На небесном голубом большом платке,
Караваны диких уток и гусей.
А медлительные стаи лебедей
Опускаются на зеркало озер.
И любуясь пробуждением степей,
Скачет юноша по долам и холмам,
Предаваясь тихим, сладостным мечтам.

То душа его на крыльях воспарит,
То внезапно опечалится джигит.
То неясное желание его
Сердце юное куда-то поманит.
Жизнь кипит вокруг! Зеленые ростки,
Словно стрелы, из глубин пробив пески,
Чуть колышутся на ласковом ветру.
Комары гудят над ними и жуки.
Оглашает пеньем праздничный простор
Целый день многоголосый птичий хор.

У людей пора горячая труда.
На луга ведут отары и стада
Скотоводы. Наблюдают, чтоб отел
И окот прошли нормально у скота.
И дехканин с деревянною сохой,
Пригибаясь, самой первой бороздой
По земле весенней медленно идет.
И когда Аяз проскачет стороной,
Глянет вслед, смахнет со лба рукою пот,
Над своей печальной долею вздохнет...

Глядя пристально кругом, из родника
Напоил джигит лихого рысака.
Поручение не выполнив, Аяз
Опасался натолкнуться на врага.
Добрый конь был редкой масти голубой.
Понимал он, как товарищ боевой,
С полуслова чабана. И скакуна
Никогда не оскорблял джигит камчой.
Конь глядит, как сторож, пристально вокруг,
Чутко ловит каждый шорох, каждый звук.

Трудно было молодому смельчаку.
Много горя на своем хлебнул веку.
И сковала сердце юное его
Ледяною коркой ненависть к врагу.
И весеннее веселое тепло
Растопить тот лед тяжелый не могло.
Мысль о милой ненадолго отвлечет,
Станет юноше спокойно и светло,
Но уже через мгновение опять
Думы грустные начнут одолевать.

В беспредельности просторов для орла
Много ль проку, если связаны крыла?
И тревожно храбрецу, как будто мгла
Вешний солнечный простор обволокла.
Словно, втайне предвкушая торжество,
Ждут в засаде злые недруги его.
Объяснить отважный юноша не мог
Толком корни беспокойства своего.
Не задумывался он, что не простит
Смерть любимого дружка ему бандит.

И откуда мог о том узнать Аяз,
Что лазутчикам отдал Кокше приказ:
В жалких нищенских лохмотьях обойти
Всю округу, донести ему тотчас,
Как готовится багдадский бий к войне
И расспрашивать о юном чабане.
Пятерым батырам хан сказал: «Живым
Привести раба проклятого ко мне.
Надо, чтобы о свободе мысль в рабах
Выжег пламенем слепой животный страх.

Прикажу залить свинцом глаза юнца.
Слыша вопли и стенания слепца,
У мечтающих о мести бунтарей
Содрогнутся пусть от ужаса сердца!»
И разбойникам известно было: скор
На расправу их владыка. Разговор
Прост со всяким, кто не выполнил приказ:
Ждет ослушника петля или топор,
И батыры, поклонившись до земли
Хану, тотчас выполнять наказ пошли.

И метались днем и ночью по степям,
Не давая даже отдыха коням.
И охотились, как за полевкой кот.
За Аязом и скакали по пятам.
У людей разузнавали стороной.
Появлялся ли джигит, и по какой
Тропке дальше он поехал.
И за ним Следом мчались оголтелою гурьбой.
Иногда по редкой масти скакуна
Различали в отдаленьи чабана.

И для юноши отважного враги
Расставляли хитроумные силки.
Обсуждали план поимки беглеца.
Сжав от ненависти злобной кулаки.
И расхваставшись, всегда навеселе,
Говорили: «Нынче быть ему в петле —
Заарканим, как строптивого коня.
В кандалах валяться будет на земле».
И мечами потрясали. Вид у них
Был особенно зловещим в этот миг.

Но сама судьба, наверное, от зла
Храбреца тайком до срока берегла.
Не однажды неминучую беду
От Аяза молчаливо отвела.
Знать не знал джигит все эти дни того,
Что охотятся батыры на него.
И предчувствиям своим не доверял,
И поэтому не делал ничего,
Чтобы скрыться в глубине родных степей
От раскинутых батырами сетей.

....Он усталого стреножил скакуна.
Посмотрел кругом: покой и тишина.
Конь похрустывает вешнею травой.
Над холмами поднимается луна.
Подложил джигит под голову седло,
Вспомнил милую, и словно отошло
Беспокойство от джигита до утра.
Стало на сердце и мирно и светло.
Размечтавшись о Сапуре юной, он
Незаметно погрузился в крепкий сон.

Он не слышит осторожный шаг врагов.
Встань, Аяз! Будь к нападению готов!
Но не слышит смелый юноша меня:
Слишком много разделяют нас веков.
Все равно кричу: проснись, Аяз, проснись!
Подбирается неслышно, словно рысь,
Враг во мгле. Висит сейчас на волоске
И свобода, и любовь твоя, и жизнь!
Пять батыров, окружив со всех сторон,
Через миг уже возьмут тебя в полон.

К задремавшему джигиту воровски
Подползают осторожные враги.
И высокая весенняя трава
Заглушает торопливые шаги.
Окружили жертву юную кольцом.
И накинуться готовы впятером
На безусого мальчишку чабана.
Видно, славу повсеместную о нем,
Распахнув свои прозрачные крыла,
До Кокше молва людская донесла.

Встань, джигит! Готовься к бою! Удальцу
Эта детская беспечность не к лицу.
Стал легендою недавний подвиг твой.
Сколько радости доставило отцу
Возвращение твое. А ты, Аяз,
В двух шагах от плена нового сейчас!
...Верный конь всхрапнул, почуяв чужаков,
Не успел открыть джигит усталых глаз,
Как набросились бандиты на него.
Оттолкнул он, приподнявшись, одного.

Попытался встать, но тут же сбит был с ног.
Шесть горячих тел сплелись в один клубок.
Пятерым батырам опытным джигит
Оказать сопротивление не мог.
Был он связан по рукам и по ногам.
Всем его прекрасным планам и мечтам
Наступил конец. И думая о них,
Дал он волю злым, беспомощным слезам.
И такой в душе испытывал он стыд,
Что спасительницей смерть призвал джигит.

Он, познав судьбу бесправную рабов,
Избавление от вражеских оков
Видел в смерти. Со слезами звал ее,
Но остался безответным страстный зов.
Не избавиться ему от рабских пут.
Понимал Аяз: коварен, хитр и лют
Хан Кокше.Какие пытки чабана
В волчьем логове врагов проклятых ждут!
Как вздохнут от вести горестной сердца
Всех друзей его, любимой и отца!

Жгла веревка руки юноши огнем.
Поперек седла взвалив его мешком,
В путь отправились батыры. Веселясь,
Перетягивали пленника кнутом.
Над беспомощною жертвою своей
Издевались и старались побольней
Ранить в сердце, честь насмешками задеть.
И казался чабану шипеньем змей
Звук разбойничьих охрипших голосов.
Был Аяз к бесславной гибели готов.

Хохотали над джигитом молодым,
Вспоминали, как охотились за ним.
И жалели об одном — что был приказ
Привести раба сбежавшего живым.
А как хочется над юным чабаном
Поглумиться им. Железом и огнем
Мучить юношу, наизмывавшись всласть,
Изрубить его на части. И о том
Со зловещею улыбкой палача
Рассуждали вслух бандиты, хохоча...

Увлеченные, довольные собой,
Не заметили батыры: за борьбой
С невысокого соседнего холма
Наблюдал, нахмурив брови, верховой.
Освещала, равнодушна, холодна,
Схватку яростную полная луна.
Был свидетелем случайным Парамон
Вероломного захвата чабана.
И ему догадкой сердце обожгло,
Что свершается насилие и зло.

Он услышал громкий, смерть зовущий крик.
Видел, как в тенетах бедный пленник сник.
И не выдержав, горячего коня
Он к разбойникам направил напрямик.
Строг и грозен был его пытливый взгляд.
И рука легла спокойно на булат.
Попросил с улыбкой вежливою он
Указать ему дорогу на Багдад.
Но батыры, ничего не говоря,
На российского глядят богатыря.

Размышляют: кто? откуда взялся он?
И молчание глухой нарушил стон —
Это пленник обессилевший спросил:
«Чужеземец, ты, быть может,— Парамон?»
И воскликнул изумленный витязь:
«Да!» Продолжал Аяз: «Приехал я сюда,
Чтоб найти тебя и проводить в Багдад,
Но, как видишь, неожиданно беда
Порученье не дала исполнить мне.
Палачи подстерегли меня во сне!»

Заявил один разбойник: «Это мой
Беглый раб. Поймал его—веду домой».
Закричал чабан: «Обманщик! Ты меня
Покупал? Жаль, не сразился я с тобой.
Не усни я, неизвестно, кто кого
Победил бы!» Русский витязь на него
Посмотрел: «Я гость из дальней стороны
И во лжи не обвиняю никого».
И сказал батырам: «Парень боевой
Оказался здесь, чтоб встретиться со мной.
У него есть поручение ко мне.
И хочу с ним говорить наедине.
Развяжите!» И повеяло грозой
В наступившей напряженной тишине.
Засверкали у разбойников в руках
Обнаженные мечи. Но тайный страх
Их удерживал до времени. Они
Выражали возмущенье на словах:
«Кто б ты ни был, жизнь твоя не дорога.
Уходи, не то отведаешь клинка!»

Был расчет непритязательный у них:
Обнажить не каждый против пятерых
Меч рискнет. Но русский выхватил булат,
Полыхнувший в лунных сумерках ночных.
И отпрянули пять сильных скакунов.
Сделал выпад богатырь без лишних слов
И на пленнике веревки разрубил
На глазах пяти опешивших врагов.
Новый выпад — и со стоном на песок,
Вскрикнув, выронил один бандит клинок.
Через миг уже с подхваченным клинком
Был Аяз на скакуне своем верхом.
Приготовясь к нападению врагов,
С Парамоном он стоял к плечу плечом.
Два джигита. Каждый в схватке словно лев.
И почувствовав решимость их и гнев,
Замолчали с тайной мыслью, как сбежать,
Присмиревшие батыры, оробев.
Так фортуна переменчивая вдруг
Отвернулась от угрюмых ханских слуг.

Как Аяз возликовал в душе, когда
Придавившее тяжелой глыбой льда
Горе сгинуло. Найти богатыря
Помогла ему внезапная беда.
Парамон от страшной участи слепца
Спас бесстрашно молодого храбреца.
И Аяз поклялся другом быть ему.'
И остался верен клятве до конца.
И навстречу дерзким планам и мечтам
Поскакали два джигита по степям.

Пожелаем им счастливого пути
И возлюбленных своих прижать к груди.
И во славу двух народов смельчакам
Пожелаем к новым подвигам идти.
Пусть сбываются прекрасные мечты,
Чтобы меньше стало горя и беды.
Мой орел воображения, лети,
Расскажи мне, что увидишь с высоты.
И продолжу я торжественную песнь,
Как ведут борьбу со злом добро и честь!

ГЛАВА XIV

По повадкам узнаем
Волка даже за глаза.
Не обманет нипочем
Нас лукавая лиса.

Хищник хищником всегда
Остается! Вместе с ним
В каждый дом идет беда
Тихим шагом воровским.

Что для хищника успех
И удачные дела,—
Море слез и мук для тех,
С кем судьба его свела.

Для подобного зверья
Лишь одно важней всего
В целом мире: жизнь своя.
Честность, стыд? — не для него.

Путь его всегда кровав.
Без мучений и забот,
Слово честное поправ,
На предательство пойдет...

Обленившись, день-деньской
Пьют бандиты да едят...
И в набег очередной
Хан Кокше повел отряд.

Разорив аул степной,
Кровь невинную людей
Вешней мягкою травой
Важно вытерли с мечей.

И на праздничной кошме,
Глядя искоса вокруг,
Хан разлегся на холме
В окруженьи верных слуг.

Хворост щелкает в костре.
А бандиты, веселясь,
Тянут хмель из мудире.
Жизнь любого — кровь и грязь.

Ничего святого в их
Черствых душах не найдешь.
Жизнь злодеев — каждый миг
Преступления и ложь.

Что таким крестьянский труд,
Будни мирные людей!
На полях дехкан пасут
Притомившихся коней.

Оглушительно ревет
В полумраке за холмом
Угнанный аульский скот,
Погибая под ножом.

Над котлами вьется пар,
И шипит, стекая, жир.
Чем сильней хмельной угар,
Тем похабней этот пир.

Чести девушек лишив,
В круг толкают, хохоча:
«Пой, красотка, и пляши!» —
Колют острием меча.

У разбойников Кокше
Вид: нормальный человек
Поглядит на них — в душе
Грязь останется навек.

Цвет опухших лиц багров
Из-за пьянок без конца.
На щеках следы клинков —
Шрам или бугор рубца.

Руки их в людской крови.
Вспоминают, на огни
Глядя весело, свои
Злодеяния они.

Так, один из тех верзил
На глазах отца, детей
Убивать, садист, любил
После пыток матерей.

А другой хмельной шакал
Говорил, как сек кнутом.
Третий — как четвертовал,
Заливал глаза свинцом.

Без раздумий в миг любой
Каждый кровь пролить готов.
Пленниц ужас ледяной
Охватил от этих слов.

И за воинством своим
Наблюдает хан Кокше
Взглядом долгим и хмельным.
План созрел в его душе.

Резко крикнул — и тотчас
Подошел Шаррик на зов.
И отдал ему приказ
Хан: «Десяток удальцов

Отбери. Возглавишь ты
Этот маленький отряд,
Под покровом темноты
Поведешь его в Багдад.

Как проникнуть — думай сам.
Рассказали мне на днях:
Молодежь по вечерам
Собирается в садах.

То ли знает Давкара,
То ли нет: порою дочь
Веселится до утра.
Как веселью не помочь?

Выкради ее тайком.
И не церемонься с ней.
Не удастся взять живьем,
Дочь правителя убей!

Сокрушит его беда,
Смерть Макарьи — словно яд
Старику. Он сам тогда
Нам без боя сдаст Багдад».

И созвал Шаррик друзей.
Словно стая хищных птиц,
Понеслись, гоня коней,
Десять опытных убийц.

Торопились. Коротка
Ночь в глухих степях весной,
А дорога далека.
Мчатся всадники стрелой.

Как ни резвы скакуны,
Обогнало время их.
Вот — Багдад! Но со стены
Смотрят копья часовых.

Подлетел во весь опор
Всадник к стенам крепостным.
Видимо, степной дозор
Сообщает часовым,

Что заметил чужаков.
И послышался вдали
Гул тревожных голосов.
Сотни факелов зажгли.

Но мелькание фигур
Прекратилось: у щелей
Возле узких амбразур
Встало множество людей...

Приближается рассвет.
А у сумрачных вояк,
Что устроили совет,
На душе полночный мрак.

Их усталость валит с ног,»
Больше нет ни капли сил.
И Шаррик, угрюм и зол,
Медленно заговорил:

«Нынче нам не повезло.
План набега был неплох.
Не смогли — почти светло! —
Мы застать Багдад врасплох.

Мал отряд. Осилят нас
Безо всякого труда.
На другой отложим раз.
Мы еще придем сюда!..»
Был Шаррик хитер и зол.
Плюнул, глядя на Багдад,
И от стен его увел
Свой разбойничий отряд.

У него тревожный вид,
Сердце жжет огонь забот:
Как он хану объяснит
Неудавшийся налет?

Мастер козней и интриг,
Неожиданно вздохнул
С облегчением Шаррик,
Видя маленький аул.

На аул, объятый сном,
Налетел впотьмах отряд,
И кинжалом и мечом
Убивая всех подряд.

У багдадских струсив стен,
Каждый бешеный бандит
За испуг недавний всем
Со звериной злобой мстит.

Иногда взлетал на миг
Приглушенный стон и крик...
То красавиц молодых
Обезглавливал Шаррик.

И когда заря взошла,
Солнце вспыхнуло в росе,
Разорен аул дотла
Был, и вырезаны — все!

Сон разбойников сморил,
Улеглись вповал они,
Отхлебнув вина, без сил
После скачек и резни.

Посмотрел Шаррик на них,
И с улыбкою кривой
Он сообщников своих
Отослал на свет иной...

Хан Кокше глядит в упор:
«Где Макарья? Если ты
Струсил, ждет тебя топор.
Не спасешься от беды.

Помня это, говори!»
Был ответ ему таков:
«Мы почти что до зари
Проплутали меж холмов.

Часового у ворот
В город сняли без труда.
Мы решили: повезет
Нам в набеге, как всегда.

Потому отважно в сад
Провести под утро смог
Я свой маленький отряд
Без особенных тревог.

Сад большой у Давкары.
Веселилась молодежь.
Мы вошли в разгар игры.
Сопляков объяла дрожь.

Будь мы капельку трезвей,
Уничтожили бы вмиг
Растерявшихся парней,
Взяли б в плен подружек их.

Но, опомнившись, они
В бой пошли, пустили в ход
Топоры и кетмени —
Что под руку попадет.

И пошли на нас стеной.
Вижу: падают вокруг
То один товарищ мой,
То другой старинный друг.

Было наших удальцов
Слишком мало на беду.
И один среди врагов
Оказался я в саду.

Бился из последних сил,
Жизни не щадя своей.
И сполна им отплатил
Я за преданных друзей.

И скажу без хвастовства:
Лишь выносливость коня
Ночью этою едва
От беды спасла меня.

Много выпало хлопот.
Но зато тебе я смог
Привести подарок. Вот!»
И Шаррик встряхнул мешок.

И взглянули палачи,
Даже не привстав с ковров,
На кровавые мячи
Юных девичьих голов.

Смерть сомкнула очи их.
Свят огонь прекрасных глаз
Был для юношей лихих,
А теперь навек погас.

Словно пять нежнейших роз
Волк сорвал и растоптал.
И жгуты роскошных кос
Легкий ветер разметал.

Серой пылью обмело,
Неживою синевой
Побледневшее чело...
Указал Шаррик рукой:

«Я с Макарьей никогда
Не встречался до сих пор.
Может, эта. Или — та?»
Хан вскричал: «Никчемный спор

Кто из них, не все ль равно?
В их глазах, забывших мир,
Одинаково темно...
Молодец, лихой батыр!

Взбудоражил весь Багдад
Твой стремительный налет.
Жизни бий теперь не рад,
На уступки мне пойдет.

Лишь недавно свысока
На меня смотреть он мог.
А теперь-то старика
Я скручу в бараний рог.

Уничтожу города,
Разорю и выжгу край.
Все забудут навсегда
Даже имя — Давкара!»

Хан, зловеще хохоча,
Потрясал своим клинком.
И сверкала сталь меча
Ледяным и злым огнем.

 

ГЛАВА XV  

                               «Русские князья женились
                                на кипчакских девушках...»
                                                               Из истории

Потеряла мать покой
И горюет все сильней:
Где-то сын ее родной?
Почему не шлет вестей?

И терзает грудь ее
Страха острая стрела.
Невеселое житье,
Валятся из рук дела.

Сын давно покинул дом.
И глядит в ночную тьму
Мама, думая о нем,
Сердцем тянется к нему.

Не страшась лихих дорог,
За своей большой мечтой
В путь отправился сынок
В край далекий и чужой.

Словно сокол в облаках,
Канул он вдали. Тогда
Словно бы в ее глазах
Сгинула его звезда.

Если сердце встречи ждет,
Изменяет время ход:
Каждый день длиною в год.
Что ж он весточки не шлет?

Зная, что не близок путь,
Думает смятенно мать:
Разве трудно с кем-нибудь
Ей посланье передать?

И огонь тоски о нем
Сердце жжет в любой мороз.
Не залить его дождем
Материнских горьких слез.

Спрашивала у купцов,
У проезжих и калик.
Слыша шепоты снегов,
Зимних вьюг протяжный крик,

Подбегала к двери вдруг,
Но за дверью никого.
Просто ей приснился стук
В дверь и тихий зов его.

И во всем искала мать
Те приметы, что твердят:
Скоро нужно сына ждать —
Он уже спешит назад.

«Он отважен и удал.
Как ему живется там?
Лишь бы только не попал
В лапы хищные к врагам!

И ему хватило б сил
На обратный путь домой.
Хоть бы слово сообщил
О себе он, мальчик мой...»

И об этом без конца
Говорила с Людой мать.
И сжимались их сердца.
Что же делать? Только — ждать.

Проходили день за днем.
Но однажды старый князь
Постучался в тихий дом,
Весь улыбкою светясь:

«Что грустите? Наконец
Новость радостная есть.
Поздним вечером гонец
Из степей доставил весть.

Очень вовремя вчера
Я вернулся из села.
А не то бы ты, сестра.
Долго эту весть ждала.

Мне все новости потом
Перескажешь. А пока —
Где сынок твой? Будет он
Нынче рад наверняка!

Двух коней загнал гонец,
Чтоб известье передать:
Той красавицы отец
Нашим сватом хочет стать.

Что ж молчишь? Ведь Парамон
Изошел тоской по ней.
Где влюбленный? Где же он?
Позови его скорей!»

Продолжая излучать
Радость, князь ответа ждет.
И вздохнув, сказала мать:
«Не зову — он не придет».

И немало удивясь,
От начала до конца
Весь рассказ прослушал князь
Об отъезде удальца.

«Он уехал так давно,
А не шлет домой вестей.
Неужели суждено
Умереть среди степей

Было сыну моему?
Он погиб, наверно. Брат,
Если жив он, почему
Не приехал к ним в Багдад?

Горе, если Парамон
По дороге был врагом
Схвачен, связан, полонен
И сейчас живет рабом!

Отпустила... Никогда
Не прощу себе того!
Сердце чувствует: беда.
Не увижу я его...»

Князь сурово произнес:
«Не гневи судьбу! Причин
Не заметил я для слез.
Путешествует твой сын.

Если умереть, сестра,
Человеку суждено,
Хоть не покидай двора,
Смерть настигнет все равно!

Ты хотела бы как мать
Парамона под замком
Возле юбки продержать?
Хватит плакаться о нем!

Если в юные лета
Сиднем просидеть в дому,
Что же — в старости тогда
Путешествовать ему?

Далеко до тех степей.
Может быть, уже сейчас
С той красавицей своей
Он беседует о нас...»

Сердце матери, как мог,
Князь степенный утешал.
И надежды огонек
Робко в ней затрепетал.

Помолчав, сказал сестре
Старый князь: «Пошлю послов
Я с дарами к Давкаре
И десяток смельчаков.

И наказ в дорогу дам
Я своим богатырям,
Чтобы хоть из-под земли
Парамона мне нашли!»

Попросила Люда: «Мне
Можно с ними? Побывать
Я хочу в степной стране,
Брата милого искать.

Посмотреть на те края,
Посмотреть на тот народ.
Там подруженька моя
Задушевная живет.

Не посмеет нас никто
Тронуть—я ведь не одна...»
Князь задумался: «А что?
Дело говорит она.

Пусть на смирном скакуне
Едет, передаст поклон
Нашей будущей родне,
Как ведется испокон».

Мать сказала с болью: «Нет!
Что же я, совсем одна,
Ожидая всяких бед,
Оставаться здесь должна?»

Разговаривали с ней,
Убеждая, старый князь
И Людмила много дней.
Наконец она сдалась.

Разрешила тихо:
«Пусть Едет с богом».А в глазах
У нее таилась грусть
И пред неизвестным страх.

Предстоящий путь далек.
Лучших выбрали коней,
Приготовили возок
И гостинцы для друзей.

И с посланьем Давкаре
В путь отправился отряд,
Помолившись, на заре.
Много впереди преград.

Через горы и леса,
Через реки, топь болот,
Под чужие небеса
Их дорога поведет.

И смотрела мама вслед
Милой дочери с крыльца.
Даже слез у мамы нет—
Выплаканы до конца.

Улетели дочь и сын
Из родимого гнезда.
Что среди степных равнин
Ждет их — счастье иль беда?

Кто ответит на вопрос?
И со страхом будет ждать,
Чтоб гонец письмо привез,
Опечаленная мать.

А пока они в пути,
Эй, тулпар, в степной простор,
Развернув крыла, лети,
Как веселый метеор.

О гостях предупредим,
Чтобы, зная наперед,
Оказать готов был им
Престарелый бий почет.

ГЛАВА XVI

                     «Как-то возлюбленный Макарьи спал.
                     Тут издалека донесся какой-то грохот.
                     Народ не на шутку перепугался, думая, что
                     этот грохот неспроста».
                                                   Из книги Сейфулгабита Маджидова

Друзья мои, прошу смиренно вас
Терпеньем запастись на малый срок.
Я продолжаю о былом рассказ.
В преданиях седых его исток.

В сказаньях о далекой старине
Быль вымыслом дополнена всегда.
Я не историк, и судить не мне,
Что истинно произошло тогда.

А что певцы дополнили потом,
Рассказывая правнукам своим
О горестном, мучительном былом.
И кто упрек за это бросит им!

Уставший, от мучений и невзгод,
Утратив веру в светлые мечты,
На все происходящее народ
Смотрел глазами горя и беды.

Не счесть его несчастий. Потому
Сердца людей сжимали боль и мгла.
Народ страдал. И виделись ему
Чудовищным драконом силы зла.

До самой Бухары среди степей
И ныне видишь в травах и песках
Руины поседевших крепостей
И многих тысяч жертв печальных прах.

И я стоял у молчаливых стен
Старинных башен, глядя сквозь века,
Как мой далекий предок каракен
Сражался у родного очага.

Наверное, в минуту горя он
Воскликнул в первый раз в далекий год:
«Безжалостный, прожорливый дракон
Уничтожает мирный наш народ!»

Дракон — стихия и дракон — враги...
Преданья говорят про те года:
Волною раскаленною пески,
Как море, заливали города.

Река разбушевалась по весне
И вышла грохоча из берегов.
И бил хвостом огромный сом в волне
Над крышами покинутых домов.

Преследовали тысячи зверей
Растерянный народ. Враги кругом.
Терзал, топтал, когтями рвал людей
И извергал огонь на них дракон.

Наслышались Аяз и Парамон
От беженцев, укрывшихся в песках,
В дороге, как лютует злобно он
В напуганных злодейством городах.

И вскоре сами убедились в том,
Что люди правду говорили им,
Когда друзья, промокнув под дождем,
Подъехали к воротам городским.

Сплошь тучи затянули небосвод.
Гремел без перерыва страшный гром.
А стражник им не открывал ворот,
Решив: они подосланы врагом.

Бедняге страх рассудок помутил.
И лишь когда узнал Аяза он
При блеске молний, путников впустил.
Во мрак притихший город погружен.

Аяз во тьме своих знакомых дом
Нашел с трудом, забылись до утра
Они тяжелым, неспокойным сном.
А дождь все лил и лил, как из ведра.

Услышали наутро слитный гул
Встревоженных и резких голосов.
С разбойным свистом сильный ветер дул,
Трепал края нависших облаков.

И молнии, стремительно скользя,
Слетали жаркой стаею с высот.
Поехали по городу друзья.
Приветствовал их криками народ.

И в этот город донесла молва,
Летящая резвее скакуна,
О Парамоне лестные слова.
Лишь имя перепутала она.

И люди на каракалпакский лад
Уже его назвали Караман.
Он был широк в плечах.Орлиный взгляд
Богатыря был добр, открыт и прям.

Спасителем считал простой народ
Пришельца из российской стороны.
Людские взоры в эти дни невзгод
С надеждою к нему обращены.

Неторопливо ехали друзья.
А ливень продолжался, ухал гром.
И мечется народ. Понять нельзя,
Из-за чего переполох кругом.

Увидели они в конце концов:
За крепостной стеною, под горой,
Кипит Аму. И бешеных валов
Все выше, громче был зловещий вой.

Сюда, в ущелье между грозных скал,
Ее могучий вспененный поток
Ворвался и, вспухая, клокотал,
Обломки юрт и люльки он волок.

С размаха в крепостную стену бил,
Как вражеский таран, тяжелый вал.
И полон грозной ярости и сил,
Уверенно ту стену разрушал.

И надо перегородить поток,
Иначе скоро хлынет в город он.
Но людям путь к нему закрыл, жесток
И злобен, огнедышащий дракон.

Он расправлялся с каждым смельчаком,
Кто пробовал приблизиться к нему.
А гром гремел, и молнии кругом
Распарывали облачную тьму.

Кричали люди, злобно выл поток.
И хохотал дракон, дыша огнем.
И подойти к нему никто не мог,
Тот день для многих был последним днем.

И на коне стремительней орла
Вдруг вылетел вперед Аяз. Бросок —
Его копье, гигантская стрела,
Дракону глубоко вонзилась в бок.

И зверь взревел, гром заглушив на миг.
Копье зубами вырывал дракон,
Шипя змеей, когда раздался крик —
Метнул копье другое Парамон.

Зверь вздрогнул и исторг протяжный
Рванулся в битву из последних сил.
Но витязь смел, взмахнул булатом он
И голову дракону отрубил!

И тот короткий, но свирепый бой
С немым восторгом наблюдал народ.
А слабый духом убегал домой.
Аяз кричал:«Смелей, друзья! Вперед!»

И, увлекая за собой людей,
Вбежали быстро по уступам скал
Джигиты. Каждый глыбины камней
Железными руками отрывал,

Швырял с размаху в воющий поток
Вода взбурлила, понеслась быстрей’.
В конце концов на каменный замок
В ущелье люди путь закрыли ей.

И город был от паводка спасен.
И словно силе изумясь людской,
Помалу прояснился небосклон,
Ушел к Аралу ливень грозовой.

И Парамон с улыбкой и Аяз,
Светло вздохнув, смахнули пот со лба.
И не сводила восхищенных глаз
С джигитов благодарная толпа.

Призвали старики Аяза: «Сын,
Кто твой товарищ, из каких он стран?»
Чабан ответил: «Гость степных равнин
Издалека приехал Караман.

Но разрешите, аксакалы, мне
Пока не разглашать его секрет...»
Легенды о геройском этом дне
Певцы сложили через много лет.

Как было бы героям молодым
Отрадно, но отважный Парамон
В тот самый день счастливый роковым
Известием был в сердце поражен.

До города прибрежного уже
Дошла тогда ужасная молва
О новом злодеянии Кокше:
Макарья ненаглядная мертва!

Детали преступления того
Услышав, почернел от горя весь.
Враги осилить не смогли б его,
Но витязя сразила эта весть.

Аяза Давкара призвал гонцом.
Но другу Парамон сказал: «К чему
Встречаться с обездоленным отцом
Мне? Лучше поезжай один к нему.

Он против нашей свадьбы возражал.
И думаю, не очень будет рад
Сейчас меня увидеть аксакал...»
Аяз один отправился в Багдад.

Приехав, в первый час узнал от слуг,
Не закричав от радости едва,
Что был неверен повсеместный слух.
И юная красавица жива!

Об этом другу сообщить джигит
Немедленно хотел, но бий седой
Сказал Аязу: «Скоро предстоит
Вступить с Кокше нам в беспощадный бой».

Письмо Макарьи хану аксакал
Пересказал подробно чабану.
Что Давкаре лазутчик передал:
Хан хочет праздник превратить в войну.

Бий говорил: «Не избежать резни.
И мы должны готовиться к войне,
Хотя остались считанные дни.
Об этом страшно даже думать мне.

Но выхода иного нет у нас.
И если мы врага не победим
И малодушно дрогнем в грозный час,
Какое горе близким и родным!

Непросто нынче предрешить исход
Сражения, но ясно всем зато,
Что в случае беды произойдет:
Страдания не избежит никто.

Разрушен будет каждый мирный кров.
Ждет уцелевших рабское житье.
Прольется кровь детей и стариков.
И выклюет нам очи воронье!

К соседям тщетно посылал послов
За помощью — ни с чем пришли назад.
Не захотели нам прислать бойцов,
За крепостными стенами сидят.

Надеются: Кокше не тронет их.
А это только на руку ему,
Нас разобьет — возьмется за других
И разорит легко по одному.

Но не допустим торжества врага!
Аяз, отважный воин, мальчик мой,
Тебе хочу доверить я войска,
Ты поведешь их на злодеев в бой!

И торопись—осталось мало дней.
Не забывай, что беспощаден враг.
Готовься к бою сам, готовь людей.
И пусть к победе приведет твой стяг.

Любовь к свободе докажи в бою!..»
А Парамон, не зная ничего,
Оплакивал любимую свою.
Давай, читатель, навестим его!

ГЛАВА XVII

Все мысли Парамона об одном:
Переживая страшную беду,
Сидит он, глядя молча в водоем,
В тени гуджума целый день в саду.

От самых разных слышал он людей
Зловещий и мучительный рассказ
О гибели возлюбленной своей.
Прошло три дня, как ускакал Аяз.

И юноша страдающий не мог
В беседе отвести хотя б на миг
От сердца боль. Угрюм и одинок,
Он от раздумий уставал своих.

Восприняли известье о беде
По-разному. Злорадствовали те,
Кого пытает зависть к красоте,
Успеху и уму других людей.

Таких немного было. Большинство —
Как будто бы похоронили дочь...
Мечом каленым боль вошла в него,
Никто не может юноше помочь.

Надежда, вера и любовь дотла
Сгорели в нем. И каждый миг собой
Оставшаяся на сердце зола
Бессонную усиливала боль.

Его любви цветущий райский сад
Был сразу вестью превращен в погост.
Не замечал его холодный взгляд
Днем солнца, а ночами — ярких звезд.

Метался мыслей яростный поток,
Не подчиняясь воле. Об одном,
Лишь об одном он думать только мог,
И мысли раскалялись с каждым днем:

И облик человеческий, и стыд,
И жалость к людям должен потерять
Был этот опустившийся бандит,
Чтоб руку на красавицу поднять.

Представить невозможно, как он мог,
Пред нежностью такой и красотой
Не преклоняясь, обнажить клинок!..
О, взор ее горячий, огневой!

Взор этот не забудешь никогда.
Она была прекраснее цветка.
Наверное, красива и горда,
Пощады не просила у врага!..

И в памяти его она живой
Была, но в тихом шепоте ветвей
Он различал тоскующей душой:
«Не встретишься с любимою своей».

Казалось, сердце мгла заволокла,
И мрачен был весь мир в его глазах.
Он—как орел, которого стрела
Охотника настигла в небесах.

И облака печали никогда
Ничто уже не сможет разогнать
В его душе. Он был, как сирота
Бездомный и похоронивший мать.

Все выше пламя боли и грозней,
И справиться не мог он с тем огнем.
Огонь любви безжалостней мечей.
И вспомнил витязь свой далекий дом.

И слышал он, как с болью и мольбой
К нему взывают и сестра и мать:
«Скорее, сокол наш, вернись домой,
Тебя в пути мы будем утешать».

Над ним негромко шелестел гуджум.
Он слышал песню медленную трав.
И сердце от невыносимых дум
Стенало, трепетало, запылав.

И зародились мысли в том огне:
«Довольно горевать безвольно здесь.
Найти хотя бы тело милой мне —
Проститься с ней. А после? После — месть!

Не скроется убийца от меня,
Найду и на земле и под землей...»
И русский витязь оседлал коня:
«В путь, верный мой товарищ боевой!»

Сурово я смотрю джигиту вслед:
Богатыря немало впереди
Злых и коварных ожидает бед.
И все же тихо говорю: «Иди!»

ГЛАВА XVIII

                    «Потеряв любимую навек,
                    Юноша рыдает безутешно».
                                                   Ажинияз

На душе у Парамона тяжело.
Размышляет он: коварен и жесток,
Над людской мечтой подшучивая зло,
Беспощаден и суров бывает рок.

Настигает человека в лучший миг,
Точно в сердце, поразив из-за угла.
Скорбно думал он о горестях своих,
О беде, что здесь, в степях, его ждала.

По натуре он отзывчив, добр и смел.
После горестных раздумий этих дней
Стал он мягче и еще сильней жалел
Беззащитных и страдающих людей.

Как земле к лицу весенние цветы,
Так влюбленность украшает молодых,
Пробуждая в людях силы доброты
И ведя на бой за справедливость их.

Помогает, не страшась любых преград,
Смело бой за честь и истину вести.
И тому, кто недалек и трусоват,
С чувством истинным не встретиться в пути.

Как о самом главном думает, такой,
Как урвать, ему от жизни жирный кус.
Охраняя сытый собственный покой,
На предательство пойдет охотно трус.

Не таков был Парамон. Как верный друг
Приходил всегда он к жителям степей,
Отдавая щедро им всю силу рук,
Весь огонь души возвышенной своей.

Ясный сокол прилетел на властный зов
Чистой, пламенной любви издалека.
Наблюдая жизнь дехкан и чабанов,
Понял: труженика доля нелегка.

Совершая благородные дела,
Он ни выгоды, ни славы не искал.
Слава громкая сама его нашла,
Богатырь в глазах людей героем стал.

Всеми был за душу, славную любим
Русский витязь. У него друзья кругом,
Незнакомые искали встречи с ним,
Много доброго наслышавшись о нем.

Стал легендою уже с драконом бой.
Повторяли, восхищения полны,
Люди, как швырял могучею рукой
Он в поток неукротимый валуны.

На пути в Багдад в ауле небольшом
На ночлег остановился Парамон.
И заполнили, едва узнав о нем,
Аульчане дом, где находился он.

Люди слушали рассказы смельчака.
Слово каждое ловя, настороже
Из угла смотрел на юношу слуга
Беспощадного разбойника Кокше.

Сарыбай одет, как нищий, был в тряпье.
Опасаясь, что его узнают вдруг,
Прикрывал всегда рукой лицо свое
И испуганно посматривал вокруг.

Поручил ему разведать грозный хан,
Нестихающей встревоженный молвой.
Что какой-то неизвестный Караман
Послан свыше защищать народ простой.

Кто такой он и откуда богатырь
Появился неожиданно в степях?
Обошел его слуга степную ширь,
Побывал уже во многих городах.

И сегодня наконец-то повезло
Сарыбаю. Притаившийся бандит,
Размышляя о джигите русском зло,
За беседою внимательно следит.

Понимает он, что много может гость
Принести его хозяину вреда.
Хорошо бы, он мечтает, удалось
Погубить его и скрыться без следа!

Не удастся: слишком опытный боец
Этот юноша. И все узнав о нем,
План другой избрал лазутчик, наконец
И покинул незаметно тихий дом.

Осмотрелся осторожно — тих аул.
Он вскочил на Парамонова коня
И безжалостно ножом его кольнул,
Торопливо за холмы его гоня.

* * *
У Аяза появилось много дел.
Приближалось время боя, и стрелой
Полководец, не щадя коней, летел
От одной старинной крепости к другой.

У соседних биев помощи просил,
Терпеливо убеждал их одного
За другим, что у Кокше не хватит сил,
Если двинуться стеною на него.

И соседи, уступив, в конце концов,
Соглашались, что иного нет пути,
И давали обещание бойцов
В день, назначенный к Багдаду привести.

Аргамак Аяза птицею летит.
Под копытами дробится тишина.
Вдалеке заметил всадника джигит
И узнал его лихого скакуна.

Он подумал изумленно: как же так?
Что случилось с Парамоном? Может, вдруг
Одолел богатыря коварством враг
И находится в беде российский друг?

Почему же этот всадник одинок?
Не таков отважный витязь, чтоб бандит
В одиночку одолеть в сраженье мог
Парамона! Может, хитростью убит?

Как же недруг захватить сумел коня?
Стало на сердце Аяза тяжело,
И его, как алой вспышкою огня,
Чувство гнева и тревоги обожгло.

И помчался он наперерез врагу.
А подъехав, гневом праведным горя,
Вдруг Аяз увидел ханского слугу —
Сарыбая на коне богатыря!

И бандит узнал во встречном чабана.
Торопливо лук и тонкую стрелу
Из колчана вынул, что у скакуна
Приторочен был к богатому седлу.

Но, должно быть, в спешке дрогнула рука
У разбойника: певучая стрела
Резко свистнула у самого виска
Чабана и в землю вешнюю вошла.

Потянулся Сарыбай с тоской в глазах
За другой стрелой, почувствовав испуг:
Смелый юноша, пристав на стременах,
Натянул уже тугой и меткий лук.

Не успел разбойник пальцем шевельнуть,
Промелькнула узкой молнией стрела
И пронзила с резким свистом вражью грудь.
Покачнулся Сарыбай и сполз с седла.

Но застряла в узком стремени нога.
Конь шарахнулся, пронзительно заржав
От поверженного наземь чужака
В степь открытую понесся он стремглав.

Встал Аяз над умирающим врагом.
Сколько людям зла и горести принес
Этот страшный человек! Никто о нем
Не прольет, узнав о смерти, грустных слез.

В первый раз убив в ауле старика,
Он бежал от мести близких и родных.
Сам не знал он ханский преданный слуга,
Сколько жизней загубил с тех пор людских.

И сурового возмездия стрела
Вдалеке от дома отчего теперь
Одичавшего разбойника нашла.
И лежит он, как убитый хищный зверь.

Вновь с тревогою задумался Аяз,
Что могло произойти с богатырем?
Жив ли он? И где находится сейчас?
Почему его скакун был под врагом?

И решил в Багдад вернуться — только там
Он о витязе услышит что-нибудь...
И вздохнув, Аяз печально по степям
С тяжкой думой о беде продолжил путь...

Сразу после разговора с Давкарой
Разыскал Аяз Макарью. Сколько ей,
О любимом исстрадавшейся душой,
Он привез о Парамоне новостей!

Плача слушала Макарья, сколько мук
Парамону принесла лихая весть.
Да и как бы мог иначе милый друг
Весть о гибели любимой перенесть!

И потом сказал красавице Аяз:
«Подожди еще. Близка твоя мечта.
Твоего отца я выполню приказ,
И приедем с русским витязем сюда».

Для Макарьи вести радостнее нет:
«Прилетел ко мне любимый, сокол мой!
Для меня ты — солнца луч во мраке бед,
Что обрушились сейчас на край степной».

И готовилась к свиданию она,
Время медленное, втайне, торопя.
Всё, что высказать любимому должна,
Повторяла постоянно про себя.

А минуты, как нарочно, не спеша
Шли размеренно и важно, как года.
От разлуки заболевшая душа
Изнывала по ночам, как сирота.

И не выдержало сердце наконец.
У служанки попросив простой наряд,
На заре, пока еще дремал дворец,
Втайне девушка покинула Багдад.

Заглянуть бы в очи милого скорей,
Чтобы сгинули мучения разлук!
Сколько вытерпел, спеша от Волги к ней,
Самый верный и родной, желанный друг!

...Волновался за стеною крепостной
Взбудораженный народ. И вдруг она
Разглядела под холмом перед толпой
Одинокого лихого скакуна.

Он стоял с перекосившимся седлом,
Пятна крови полыхали на боку.
И шептал народ встревоженный кругом:
«Нелегко досталось, видно, седоку».

«Это конь богатыря из дальних стран».
«К нам помочь разбить врага приехал он!»
Да,на нем с драконом бился Караман!»
«Жаль, герой рукой злодейскою сражен!»

У Макарьи сердце сжалось от беды.
Неужель ей суждено в последний миг
Перед встречей отказаться от мечты
И забыть о планах радостных своих?

И померк в ее глазах весенний мир,
Слезы горестной утраты потекли
По щекам. «За смертью, гордый мой батыр
Ты приехал к нам из отческой земли!

Ясен в помыслах, кристально чист душой
Ты откликнулся на зов души моей.
Если б меньше ты любил меня, с другой
Обручился бы и мирно жил бы с ней.

Ты погиб, любимый мой, из-за меня.
Птица счастья, милый, как тебя ждала!
Но коснулся ты смертельного огня,
Сжег огонь твои могучие крыла!

Без тебя мне будет жизнь, что сон пустой
И постылый. Мне такая не нужна!..»
И в слезах вернулась девушка домой.
Дело страшное задумала она.

Сердце сжала неизбывная тоска,
Тени грусти пробегали по лицу.
Часто вздрагивала узкая рука...
Торопясь, писала девушка отцу:

«Дорогой отец, прощай! Прощай! Прости—
Что навеки от тебя уйти должна.
Я виновна. И другого нет пути
Искупленья. Велика моя вина!

Русский юноша погиб из-за того,
Что приехал к нам по зову моему.
Был избранником он сердца моего,
Я судьбою предназначена ему.

Пусть не стала я законною женой,
Разделить судьбу с возлюбленным должна,
Как диктует мне обычай вековой.
Жизнь без милого никчемна и темна.

Не в укор тебе скажу, что все могло
Быть иначе, если б ты позволил нам
Стать супругами. Но совершилось зло.
Предаваться поздно радужным мечтам...»

Нелегко давалась каждая строка
Безутешного прощания с отцом
Юной девушке. Печальна и строга,
Скорбно думала о жребии своем.

Вдруг вошел Аяз, сурово хмурясь, к ней.
Торопливо рассказал, что им убит
Сарыбай на Парамоновой коне.
Но откуда аргамака взял бандит?

Нет ответа на вопрос. И потому
Стало ясно опечаленным друзьям:
Нужно ехать в дальний город на Аму.
Объяснить загадку можно только там.

И воскликнула Макарья: «Я с тобой!
В неизвестности не выдержу ни дня!»
Поскакали и опять в степи глухой
Одинокого увидели коня.

Он, заметив приближавшихся людей,
Затрусил от них ленивою рысцой,
Оглянувшись, поскакал быстрей, быстрей,
Вскинул голову и полетел стрелой.

И попробуй догони его, когда,
Не касаясь даже, кажется, земли,
Он летит. И пламя гривы и хвоста
На степном ветру колышется вдали.

Показался сонный маленький аул.
И к нему помчался конь, затрепетав,
Неожиданно пронзительно всхрапнул,
Вольной птицей полетел над морем трав.

Возле крохотного дома сбавил бег,
Замер гордый конь гранитною скалой.
Подбежал к нему какой-то человек
И, как друга, обнял сильною рукой.

И приблизившись, Макарья и Аяз
С изумлением узнали: Парамон!..
Этой сценою закончить бы рассказ
Нужно было. Затянулся слишком он.
Но не все узлы пока я развязал.

И поэтому, читатель дорогой,
Не могу еще сказать я: все — финал!
И с тобой расстаться с чистою душой.

Накануне схватки с ханом не смогу
От героев полюбившихся уйти.
Ждать не долго. И последнюю строку
Этой повести я чувствую в груди.

ГЛАВА XIX

Над полем битвы завтрашней гроза
Застлала облаками небеса.
И ни единый тонкий звездный луч
Не мог пробить слепые груды туч.

Лениво перекатывался гром.
И, полыхнув стремительным огнем,
Вдруг молнии горячая стрела,
Слетая с высоты, равнину жгла.

Ползли минуты, а дождя все нет.
Уже занялся сумрачный рассвет.
Смотрел восток, задумчив и кровав,
На толпы тихих, оробевших трав.

Гроза ворча на запад отползла.
И начала рассеиваться мгла.
И к месту встречи тысячи бойцов
Шли, словно бы колонны муравьев.

Отряды возглавляли силачи,
Сверкали их широкие мечи.
Горланят, спозаранку захмелев,
Разбойники воинственный напев.

Степь от ударов множества копыт
Встревоженно и сумрачно гудит,
Как будто бы огромный барабан.
Ведет войска на поле брани хан.

Кокше самодовольно убежден,
Что выиграет эту схватку он.
С надменною улыбкою ведет
Своим победам многолетним счет.

В свою звезду, в счастливую судьбу
Беспечно верит, чувствуя толпу
Своих, головорезов за спиной.
Кокше уверен — краток будет бой.

Привычна, для его вояк резня.
И нынче потечет к исходу дня
Людская кровь широкою рекой.
И учинят его войска разбой.

И мысль об этом радостна ему:
«Богатые трофеи я возьму!
Чем больше будет мертвых и сирот,
Тем больше войско страха наведет.

Потешу вдоволь я своих ребят,
Отдам на растерзанье им Багдад.
Хорош урок соседним крепостям!
И весь Хорезм падет к моим ногам!»

Внезапно замер хан, перед собой
Войск Давкары увидев четкий строй.
Мелькнула мысль: когда такую рать
И где багдадский бий успел собрать?

Неужто, он ошибся, свысока
Беспомощным считая старика?
Испуганно подумал хмурый хан:
Бий разгадал его коварный план.

Вон сколько Давкара собрал бойцов!
Он к грозному сражению готов.
Да, весь необозримый край степной
Готовился разбойнику дать бой.

Богатыри построены в ряды,
Мерцают копья, сабли и щиты.
Из крепостей, аулов, городов
Пришли ко сроку тысячи бойцов.

Они, в единый собраны отряд.
Джигиты, молча на Кокше глядят.
И тщетно он растерянность и страх
Пытается прочесть у них в глазах.

И постоять за честь своей страны
Богатыри решимости полны.
Поднялся на бандита весь народ!
И каждый хану предъявляет счет.

От ужаса Кокше оцепенел.
А он-то думал о себе, что — смел.
Дрожит, как заяц, видящий орла.
Его душа пугливо замерла.

Ведя на мирных жителей в набег
Своих солдат, он говорил: вовек
Никто не победит таких орлов —
Бесстрашных и могучих смельчаков!

Кокше угрюмо думал, и пока
Он мешкал, окружив его войска,
Замкнули круг солдаты Давкары,
Укрытые, холмами до поры.

Заметив это, растерялся хан.
И понял, что, как волк, попал в капкан.
И окружен стальным кольцом солдат
Не знающий, как быть, его отряд.

Разбойники его решенья ждут,
Как вырваться из этих страшных пут.
И вдруг раздался голос молодой:
«Кокше, хочу сразиться я с тобой!

За все я отплачу тебе сейчас.
Не прячься, трус!» — кричал ему Аяз.
Но рисковать собою хан не стал
И подал войску своему сигнал.

И двинулись его бойцы углом.
И сразу стрелы хлынули дождем.
Скрестились копья, вспыхнули клинки.
Хотят из круга вырваться враги.

Старались — кто отважней и сильней —
Противников своих стащить с коней.
Толкали в грудь, трепали и сплеча
Пытались поразить лучом меча.

Прогнулся, но не разорвался круг.
Над сечею взметались сотни рук,
Как будто птиц неведомых крыла.
Все поле битвы пыль заволокла.

Джигитов разъярившихся ряды
Сшибались, словно в половодье льды.
И все смешалось, как в буран зимой,
На поле под стеною крепостной.

Команды, крики, вопли, стон людей,
Глухие хрипы, ржание коней.
Аяз удары наносил копьем,
Его свалить пытались вчетвером.

Рванувшись, опрокинул их джигит,
Залюбовался, как мечом разит
Разбойников, горя огнем, Баки.
Шарахаются от него враги.

Аяз расслышал в общем гвалте крик:
«Ответишь мне за смерть сестры, Шаррик!»
Баки Шаррика выбил из седла,
И смерть клинком бандиту в грудь вошла.

Шаррик упал и вдруг завыл, как пес.
Еще один удар ему нанес
Джигит, исполнив свой солдатский долг.
И навсегда, головорез замолк.

Фонтаном алым хлещет кровь из ран.
Как лев, отважно бьется Караман.
Все жарче схватка, горячее бой.
Уже бандиты мечутся толпой.

Они почти что дрогнули, но вдруг
Воспрянули и разорвали круг.
Но поздно. Поздно! Топчет ханский стяг,
Вбивая в грязь, могучий аргамак.

И соколом, с разгневанным лицом,
Размахивая огненным клинком,
Сражался разъяренный Парамон.
Вокруг него стоял предсмертный стон.

Разил врагов он, как траву косой.
Бандиты говорили: «Он святой!»
Клинок его не брал, и не смогла
Пробить стальную грудь его стрела.

Казалось, Парамон неуязвим.
Он одного батыра за другим,
Все ближе подходя к Кокше, сбивал.
И хан позорно от него бежал.

Но вскоре хана богатырь настиг.
И вырвался бессильной злобы крик
У хана: витязь выбил у врага
Оружие движением клинка.

И как по волшебству, жестокий бой
Окончился, уставшею толпой
Смотрели все: как будто с мышью кот,
Игру с Кокше лихой джигит ведет.

Такое только в сказке и во сне
Увидеть можно: прыгал на коне,
Как обезьяна, всемогущий хан.
Гремел над полем боя барабан.

Мартышкою под этот дробный стук,
Казалось, танцевал владыка. Вдруг
Вздох удивленья вырвался у всех
И сразу вслед за ним громовый смех:

Джигит бандита вырвал из седла,
С улыбкой перекинул, как козла,
Через коня, отшлепал не шутя
Кокше он, как шкодливое дитя.

Такого унижения уже
Не перенес растерянный Кокше.
Когда его к коню прижал джигит,
Заплакал хан, как женщина, навзрыд.

Как волк, жестокий, хитрый, как шакал,
Давно ли хан аулы разорял!
А сколько в жизни пакостной своей
Извел он мирных жителей степей!

Поднявший руку, даже на отца,
Пусть чашу униженья до конца
Разбойник выпьет! Вспомнится пускай
Ему сейчас им разоренный край!

Позорней не придумаешь судьбы!
Вся степь, казалось, встала на дыбы
От смеха — дружно хохотал народ:
Джигит бандита, как козла, несет.

Под общий хохот и веселый гул
Джигит подъехал к Давкаре, швырнул
На землю хана, как мешок с тряпьем.
Кокше смотрел затравленно кругом.

Победу шумно праздновал народ.
Кричали люди: «Слава и почет
Героям! Долгих и счастливых лет
Батырам, нас избавившим от бед!»

Бий Парамона обнимал: «Сынок!
Огромное спасибо, что помог
Моим джигитам справиться с врагом.
Ты птицей счастья прилетел в мой дом.

Эй, люди, люди, слушайте меня!
Я радостнее не припомню дня!
Хочу я волю объявить свою.
Узнайте и скажите всем в краю.

Мы победили! Злобный враг разбит!
К нам снова мир пришел. Аяз, джигит,
Ты был моею правою рукой
И вел себя как истинный герой.

Правь крепостью Кокше отныне. К ней
Веди отряд, освободи людей
Из рабства, сбей с темниц замки.
И будь Владыкой справедливым. Сын мой, в путь!

Друзья мои, ступайте по домам.
Немало нужно потрудиться вам,
Чтоб разоренный край расцвел опять.
Спасибо!.. Ждут бойца отец и мать.

Утешьте их уставшие сердца!»
И выполнили люди до конца
И радостно напутственный наказ.
Разрушил вражье логово Аяз.

Три тысячи детей родной земли
Свободу вновь и счастье обрели.
И были песни сложены о том,
Как хан наказан был богатырем.

И после дней страданий и невзгод
Особенно торжественно народ
Съезжается на свадьбу. Будет той,
С которым не сравнится никакой.

Друзья мои, в гостеприимный дом
И мы на праздник радостный войдем.
В ларце старинном много лет назад
Нашел я эти песни, про Багдад.

История про славные дела
Далеких предков на сердце легла.
И я в героях тех времен седых
Почувствовал товарищей своих.

Дарю, читатель, песнь о них тебе!
Я сам устал по песенной тропе
Идти, но прежде чем сказать:
«Конец» Зову тебя я в праздничный дворец!

ЭПИЛОГ

                    «Подойди, возьми из рук моих пиалу — она мне тяжела...»
                                                                  Из дастана «Шора батыр»

                    «Где-то далеко - далеко, говорят, есть страна Макарья.
                    Это название и послужило именем Макарье. Так
                    рассказывают старики - каракалпаки».
                                                                 Из «Грамоты для взрослых»,
                                                                 Ташкент, 1925 г.

Разнесли победоносные войска
Удивительную новость по степям:
Давкара назначил ханом бедняка!
По душе известье это чабанам.

Птица счастья, видно, выбрала его.
Неужели позабудет он свое
С простолюдинами кровное родство
И голодное крестьянское житье?

Неужели, ослепленный, серебром,
Окруженный, свитой воинов и слуг,
Позабудет, как безвестным чабаном
Замерзал в степи в часы холодных вьюг?

Узнавал, душою радуясь, народ,
Что Аяз прекрасно помнит о нужде
Обездоленных, голодных и сирот
И помочь стремится каждому в беде.

Что вчерашний раб, вступая на престол,
Не оделся в раззолоченный халат
И не вырядился в шелковый камзол,
Хоть и стал теперь он знатен и богат.

И повесил возле трона на стене
Он чарыки, сыромятные: «Пусть мне
Молчаливо говорят всегда они
Про голодные и нищенские дни.

Чтобы я не очерствел душою здесь,
Чтобы вдруг, не овладела мною спесь,
Каждый день себе напомню я о том,
Что родился бедняком и был рабом».

Прежде чем распоряжение отдать,
Он выслушивал советников, и знать,
И простых людей. И только лишь потом
Объявлял он о решении своем.

И пришли однажды к хану земляки.
И Аяза поучали старики:
«Помни главное: недаром жизнь пройдет,
Если будет уважать тебя народ.

Пусть тебе всегда примером будут те,
Кто все силы отдавал своей мечте
О счастливой доле всех простых людей.
Сделай так, чтоб в юртах стала жизнь светлей.

Возле трона много сплетен, лжи и склок.
Разрубай интриг запутанный клубок.
Прочь всегда гони любого, кто принес
Лживый слух и очернительный донос.

Розу розой называй, а шип — шипом,
Будь, прощая прегрешенья, мудрецом.
Волка выпустив на волю, от беды
Уберечь свою отару сможешь ты?

Вырывай, когда увидишь, корни зла.
Нужно, чтоб твоя рука щедра была
Всякий раз, когда увидишь ты сирот.
Год за годом жизнь стремительно пройдет.

И уйдешь, как все, однажды в мир иной,
Лишь лоскут, обычной ткани взяв с собой.
Но пока ты жив, запомни, что ценней
Всех сокровищ уважение людей».

И торжественно колено преклонил
Хан, поклявшись землякам своим, что, сил
Не жалея, будет биться он со злом
Добрым делом, добрым словом и мечом!

* * *
Благоухали вешние цветы.
Пел радостно и нежно соловей.
И яркий луч предутренней звезды
Светил в лучах рассвета все тусклей.

С улыбкой выходили из домов
Красавицы, прохладою дыша.
Их лица, что прекраснее цветов,
Не прятала от века паранджа.

Не мог традиций побороть ислам.
Сережками и бусами звеня,
Рассаживались шумно по арбам
Они с зарею праздничного дня.

Надменно гарцевали богачи.
На лошадях попоны с бахромой,
С серебряной насечкою мечи,
На рукоятях — камень дорогой.

Поглядывают баи свысока
На медленно бредущего пешком
С котомкою седого бедняка.
Бедняк живет одним все время днем.

Он в доме самый благодарный гость
И малому душой безмерно рад.
Когда поесть на славу удалось,
Считает он, что счастлив и богат.

А нынче знатный праздник предстоит.
Народ сзывая, с самого утра
На всю округу весело гремит
Торжественно рокочущий карнай.

Приезжих ждут роскошных юрт ряды.
Готовы возле каждой очаги.
С избытком заготовлено еды,
И скоро хлынут зелья родники.

* * *
Веселый гомон, песни, шутки, смех.
Народ бурлит весеннею рекой.
Гремя, сверкая, будоражит всех
Весельем буйным небывалый той.

Для торжества был выбран средь холмов
Огромный ровный приозерный луг.
И люди, отойдя от очагов,
В нарядный и веселый встали круг.

Умолк на миг сурнаев громкий рев.
Веселым взглядом, обведя толпу,
Глашатай вызывает смельчаков:
«Джигиты, выходите на борьбу!»

Поддразнивает шутками гостей
Из разных стран: «Неужто, среди вас
Нет ловких и лихих богатырей?»
И вновь взлетал карная грозный глас.

А в стороне от круга для борьбы
Среди кошмою застланных шатров
Стоят повсюду толстые столбы.
И слышен шелест восхищенных слов.

С отвагою и ловкостью такой
Канатоходцы словно бы парят
Над замершей нарядною толпой,
Как будто каждый был из них крылат.

Подбадривая криками друзей,
Народ на скачки весело глядит.
Гордясь победой трудною своей,
Берет награду радостно джигит.

А рядом поле пыль заволокла.
И во всеобщей свалке не понять,
Кому удастся с тушею козла
К черте заветной первым доскакать.

Все—пастухи, сеисы, чабаны,
Проведшие в седле всю жизнь свою,
Выносливы, и ловки, и сильны.
Здесь победить труднее, чем в бою!

Достоин каждый всяческих похвал.
Но лишь тому, кто тушу принесет
К черте, вручит награду аксакал.
Кому удастся вырваться вперед?!

Расхаживают важные шуты
И сыплют градом шуток и острот.
Дают за трудолюбие цветы
Лентяю, потешая весь народ.

С ужимками затягивают песнь,
Разят стрелою меткого словца
Людскую жадность, хитрость, злость и спесь
И раскрывают козни подлеца.

Зевак толпится плотное кольцо.
Насмешникам лихая мысль пришла
И сажей перепачкали лицо
Кокше и водрузили на осла.

Позорно хан сидит к хвосту лицом.
До коликов кругом хохочет люд,
Покуда байки дерзкие о нем
Придумывает, потешаясь, шут:

«Мой смелый друг сильнее кабана,
В бою не дрогнет у него рука.
Чтоб удаль хана всем была видна,
На поединок вызвал ишака!»

Кокше сидит, от ярости багров,
И глаз не подымает на людей.
И дружный хохот после этих слов
По сердцу бьет его сильней камней.
* * *
Ночные тени осторожно в сад
Вошли, держась в сторонке от костра.
Как Парамон всем пылким сердцем рад,
Что к празднику приехала сестра!

Он и мечтать боялся о таком
Подарке! Быстро обрели друзей
И веселятся, как в краю родном,
Богатыри, приехавшие с ней.

Устали аксакалы, разошлись
По юртам перед вечером они.
Но продолжалась праздничная жизнь
В степи, горели весело огни.

Звучали шутки около костров,
Затейливый кружился хоровод.
Летели песни молодых певцов
К луне, что над равниною плывет.

Танцовщица, браслетами звеня,
Раскинув руки, словно два крыла,
В горячих алых отблесках огня
Сама, казалось, пламенем была.

Взлетели искры над костром, легки.
Как на Людмилу пристально глядит
Мечтательно вздыхающий Баки!
И девушке понравился джигит...

Аяз, обняв за плечи жениха,
Припоминает дни боев и бед...
Проходит ночь, спокойна и тиха,
И наступает ласковый рассвет.

И новый день начался на земле.
Да, время не остановить, друзья.
Уходят и скрываются во мгле
Минуты, годы. Их вернуть нельзя!

В час радости забудем обо всем
Печальном. Но зато счастливый миг
Не умирает никогда в былом,
Но продолжает жить в сердцах людских.
* * *
Над равниной разгорается рассвет.
И Макарья в юрте праздничной одна
С легкой грустью долго смотрит на букет,
Голубым огнём зари освещена.

Наступает новой жизни первый день.
Но на сердце у красавицы пока
Не рассеялась мучительная тень
Злодеяний побежденного врага.

И нелегкие вопросы перед ней
Неожиданно возникли: как у них
С Парамоном жизнь пойдет? Немного дней-
И уедет от степей и от родных.

После свадьбы разъезжается народ,
Пожелав любви и счастья молодым.
Пир закончен! Время движется вперед.
В путь пора героям повести моим.

И отправился однажды поутру
Караван к далеким волжским берегам,
Загрустившего, оставив Давкару.
Эта грусть близка родительским сердцам.

Как рассказывали наши старики,
Отпросился с караваном в путь тогда
Полюбивший, Люду нежную Баки
И остался в русском крае навсегда.

И еще они рассказывали нам,
Что в России в честь Макарьи и Баки
Через годы, если верить старикам,
Города их именами нарекли.

Жизнь людская, к сожаленью, коротка.
Забывается былое. И с трудом
Мы сегодня сквозь событья и века
Тени предков отдаленных узнаем.

Но поныне там и тут среди степей,
Разрушаясь, занесенные песком,
Поседевшие руины крепостей
Строго нам напоминают о былом.

Я нередко прихожу к Аяз-кале.
И случается, в вечерней тишине
Голоса людские слышатся во мгле,
Оживают были давние во мне.

И сегодня называем Давкарой
Те равнины, где в седые времена
Бий прославился в народе добротой.
Память. Память! Помнит доброе она!

Значит, добрые останутся дела
После нас, когда и мы навек уйдем!
В трудный час героям дружба помогла
Одержать в бою победу над врагом.

Нашей дружбе вековой я гимн пою!
Под великим стягом Родины идёт,
Прославляя жизнь счастливую свою,
С песней верности и братства мой народ!

 

                                        Перевёл Аркадий Каныкин